Решили ползти к кафе, к блинам со сгущёнкой. Ползли наверх боком, поддерживая друг друга – он, скрючившись, держался за поясницу, а я прихрамывала. Как Лиса Алиса и Кот Базилио.

12 марта, понедельник

Сегодня у меня началась моя новая писательская жизнь, с самого утра. Так всегда бывает – вечером ты ещё никто, а утром просыпаешься, а твои фотографии во всех журналах. Здорово, да?

Позвонила редактор (у меня есть РЕДАКТОР) из издательства (у меня есть ИЗДАТЕЛЬСТВО! Просто не могу поверить, что это всё у меня есть!). Редактор пригласила меня на презентацию какой-то книги в Дом кино (почему кино, если это книга?). Не важно, я пока ещё не всё понимаю, но обязательно разберусь.

Весь день мысленно кричала: «Ура, ура!» Не только Ольга и некоторые другие люди проводят время на приёмах, вручениях премий, фуршетах и кулуарах, – я тоже иду на презентацию.

Очень волновалась перед встречей с редактором. Она свой человек в литературном мире, очень известный. Берёт меня с собой. А я в этом самом литературном мире так себе, никто, просто читательница.

Долго советовалась с Алёной, что надеть. Положила в машину (презентация состоится вечером и я могу не успеть заехать домой переодеться) большой пакет, в котором лежали: выходные тонкие шёлковые брюки (Алёна сказала – надень, будешь хоть раз одета как человек); шёлковая блузка с оборкой (Алёна сказала – не бери, всё равно не наденешь такую приличную вещь); мешок украшений (решили, посмотрю на месте, какие надеть); туфли на шпильках (сунула в последний момент). Туфли мне велики. Алёна сказала – писатели удивятся, когда увидят, как я ковыляю, придерживая туфли пальцами ног. К тому же я в них точно упаду, потому что не ношу каблуки.

На писательское мероприятие отправилась в джинсах (джинсы чёрные, никто не поймёт, что это джинсы, а не вечерние брюки, а Алёне я не расскажу) и в чёрном свитере.

Редактор оказалась ужасно милая, и, если не считать того, что я ужасно её стеснялась и робела, мы с ней подружились. Мы вместе вошли в зал, где проходила презентация, и она сказала, что здесь много людей из Москвы, а потом и подвела меня к пожилому мужчине в тёмном костюме, наверное, известному московскому писателю.

– Это наш молодой петербургский прозаик, – сказала ему редактор.

Я оглянулась посмотреть на молодого петербургского прозаика. Рядом никого не было. Неужели это я? Я вежливо улыбнулась и на всякий случай искоса взглянула на редактора, не смеётся ли она надо мной. Нет, не может быть, она бы не стала, она милая. А этот московский писатель, он не смеётся? Вроде нет.

Мы отправились дальше, редактор впереди, я шаг в шаг за ней, как робкий утёнок за мамой-уткой на птичьем дворе. Хорошо, что я была во всем чёрном – просто такое незаметное чёрное привидение, а не нарядная идиотка в дурацких шёлковых брюках и ещё более дурацкой блузке с бантом.

Редактор подвела меня ещё к нескольким людям, стоящим отдельной стайкой.

– Это…

Ой! Она назвала имя, известное мне с детства, и моей маме тоже.

– Это…

Ой-ой! Она опять назвала имя, известное мне с детства, и моей маме тоже.

– Это…

Ой-ой-ой! И она назвала ещё одно имя, известное мне с детства, и моей маме тоже.

Неужели это я стою рядом с ними? Неужели мой Дневник – такое замечательное произведение, что сразу же вознесло меня на вершину литературного Олимпа?

– А это наш молодой петербургский прозаик, – снова представила меня редактор.

Я нервно почёсывалась, не переставая улыбаться идиотской улыбкой, и думала, прилично ли будет сказать, что мы с моей мамой любим их с детства? Или нет? А вдруг они не хотят, чтобы мы с моей мамой знали, сколько им лет?

Представляла, как буду вечером рассказывать маме:

– Это – Шекспир, это – Шарлотта Бронте, это – Михаил Юрьевич Лермонтов, а это – наш молодой петербургский прозаик…

Так я стояла и думала, что скажет мама, и от восторга даже немного отключилась от реальности, а когда я пришла в себя, писатели уже кружили вокруг накрытого стола, и правильно делали, потому что фуршет был неплох: три вида колбасы, много разных сыров, пирожки, орехи и сухофрукты.

Я по-идиотски улыбалась сразу всем писателям, кишащим вокруг колбасы и всего остального, непрерывно таскала со стола жёлтенький сыр в дырочку (хорошо бы узнать, как он называется) и радовалась – вот стою я, молодей петербургский прозаик, и ем вкусный писательский сыр. Пирожки лежали неудобно, далеко от меня, ни одного не досталось!

Съела много орехов. Орехи – очень удобная еда для фуршета. Если с тобой никто не общается, можно непрерывно жевать и делать вид, что ты специально пришёл пожевать и сейчас очень занят.

Разговорилась с одним из тех писателей, чьи книги я знаю с детства. Он радостно сообщил мне, как дёшево ему обошёлся билет из Москвы в Питер и обратно – всего пятьсот рублей за плацкартный вагон. Тут-то я и поняла всю глупость Петра Иваныча и Никиты с Алёной насчёт гонорара. Если уж такой известный мне с детства писатель радуется плацкарте, то мои мечты сделать на гонорар ремонт выглядят по меньшей мере наивно!

– В плацкарте – жизнь, а в купе – отстой! – сказал Известный Писатель.

Поняла, что он имел в виду.

В плацкарте Писатель ехал с женщиной, которая рассказывала, что у неё лет пять назад умер в Магадане родственник, и вот теперь она хочет перевезти его домой. Он испугался, может, женщина не в себе, и уже хотел поменяться с кем-нибудь полкой, но женщина пояснила:

– Вы что, не понимаете? Это же Север! Родственник там хорошо сохранился.

Теперь я всегда буду ездить в плацкарте и узнавать всё про жизнь для своего творчества.

И ещё Писателю недавно повезло – купил в секонд-хенде пиджак за триста рублей, вот посмотрите, какой хороший! Я кивала, трогала пиджак и чувствовала себя частью литературного мира – я тоже обожаю секонд-хенд и позавчера купила себе у метро «Горьковская» новый чёрный свитер.

Известный Писатель спросил меня (меня!):

– Вы тоже писательница?

– Нет, я не писательница, просто я вечерами пишу Дневник… Про любовь…

– О-о-о! – задумчиво прогудел он. – Про любовь могут издать в женской серии, а там огромные тиражи…

Не могла отделаться от мысли, что ему тоже хочется в женскую серию.

Известный Писатель ушёл, а я уселась в уголок и провела там довольно много времени совсем одна со своей тарелкой, пока рядом со мной не присела писательница, настоящая, не такая, как я. Она сбрасывала пепел в мою тарелку и пихала меня острым локотком в плечо. После третьей рюмки писательница положила лицо в салат, совсем как Лев Евгеньич, и принялась издавать странные звуки. (Представила, как буду рассказывать об этом Женьке, и непроизвольно захрюкала. Не забыть обсудить с Женькой, можно ли настоящей писательнице сыпать пепел себе в тарелку.)