посвященная проблеме «Доктора Живаго». «Нашим ответом Пастернаку» должен был стать Шолохов. Партийные чиновники от культуры писали: «Как стало известно из сообщения секретаря Союза писателей СССР т. Маркова Г.М., вернувшегося из поездки в Швецию, и из других источников, в настоящее время среди шведской интеллигенции и в печати настойчиво пропагандируется творчество Б. Пастернака в связи с опубликованием в Италии и Франции его клеветнического романа «Доктор Живаго». Имеются сведения, что определенные элементы будут выдвигать этот роман на Нобелевскую премию, имея в виду использовать его в антисоветских целях. Нобелевская премия за лучшие произведения в области литературы и искусства ежегодно присуждается Стокгольмской академией по представлению отдельных деятелей - депутатов парламента, членов Нобелевского комитета, лауреатов Нобелевских премий и др.

Прогрессивные круги стоят за выдвижение на Нобелевскую премию тов. М. Шолохова. Имеется настоятельная необходимость подчеркнуть положительное отношение советской общественности к творчеству Шолохова и дать в то же время понять шведским кругам наше отношение к Пастернаку и его роману».

Судебный процесс не был возбужден, но угрозы «Меж. книги» отразились на планах издательства Мутона в Голландии, которое отказалось от своих намерений. К тому же они столкнулись с желанием Фельтринелли сделать собственное русское издание «Доктора Живаго».

«Появление романа во Франции, полученные оттуда письма, главным образом личные, головокружительные, захватывающие, - все это само по себе целый роман, отдельная жизнь, в которую можно влюбиться, - писал Пастернак 8 июля 1958 года Жаклин де Пруаяр. - Быть так далеко от всего этого, зависеть от медлительности и капризов почты, трудности иностранных языков!»

«Я получил письма от Рене Шара, дю Буше, Анри Мишо, -сообщал он Жаклин де Пруаяр 9 июня 1958 года. - Этот разговор с людьми разных течений во Франции, Западной Германии и т. д. много для меня значит, но я сейчас настолько беспомощен и слаб, что не могу воспользоваться представившимися возможностями. Трагедия и страдания, из которых возник Доктор, сделали меня на время великим. Теперь, когда наступила передышка, это кончилось».

Для того чтобы не привлекать внимания почтовой цензуры, которая часто нарушала ход переписки, задерживая письма, летом 1958 года Пастернак стал прибегать к маленьким хитростям и писать открытки, покрывая их поверхность бисерным почерком, подчас трудно читаемым. Название романа, издательств и собственные имена заменялись первыми буквами или русифицировались. Так, голландское издательство Мутона называлось в письмах баранами, к которым надо было возвращаться вновь и вновь, а нетерпеливое ожидание французского и английского изданий (у Галлимара и Коллинза) представлялось затянувшимся путешествием Юры к Гале и Коле. Открытки шли без подписи и, как уже говорилось, на иностранных языках.

Благодаря роману Пастернак познакомился с Альбером Камю, который 9 июня 1958 года написал Пастернаку, что в его лице он нашел ту Россию, которая его питает и дает ему силы. Он послал Пастернаку «Шведские речи» с дарственной надписью, в одной из речей он, перечисляя значительные для него имена русских писателей, называл «великого Пастернака». Пастернак отозвался взволнованной открыткой. Благодаря Сувчинского за знакомство, он писал ему, что Камю стал для него «сердечным приобретением».

Не все французские друзья Пастернака склонялись к мысли о необходимости такого сборника стихов. По мнению Жаклин де Пруаяр, плохие переводы не могли способствовать получению Нобелевской премии. «Тут все дело в Вас, - писала она 19 июля 1958 года, - в Вашем значении и в том, что сумеет сделать для Вас Камю». Секретарь Нобелевского фонда Ларе Гилленстен утверждает, что Пастернак выдвигался на Нобелевскую премию восемь раз: ежегодно с 1946 по 1950 год, в 1953 и в 1957 году. Альбер Камю, лауреат Нобелевской премии 1957 года, предложил его кандидатуру в 1958 году.

В критический момент жизни своего учителя Сельвинский прислал ему из Ялты письмо:

«Ялта, 24.Х. 1958. Дорогой Борис Леонидович! Сегодня мне передали, что английское радио сообщило о присуждении Вам Нобелевской премии. Я тут же послал Вам приветственную телеграмму. Вы, если не ошибаюсь, пятый русский, удостоенный премии: до Вас были Мечников, Павлов, Семенов и Бунин - так что Вы в неплохой, как видите, компании.

Однако ситуация с Вашей книгой сейчас такова, что с Вашей стороны было бы просто вызовом принять эту премию. Я знаю, что мои советы для Вас - nihil, и вообще Вы никогда не прощали мне того, что я на 10 лет моложе Вас, но все же беру на себя смелость сказать Вам, что «игнорировать мнение партии», даже если Вы считаете его неправильным, в международных условиях настоящего момента равносильно удару по стране, в которой Вы живете. Прошу Вас верить в мое пусть не очень точное, но хотя бы «точноватое» политическое чутье.

Обнимаю Вас дружески. Любящий Вас

Илья Сельвинский».

«Пастернак всегда одним глазом смотрел на Запад, - сказал И. Л. Сельвинский, - был далек от коллектива советских писателей и совершил подлое предательство».

«Пастернак выслушивал критику своего «Доктора Живаго», говорил, что она «похожа на правду», и тут же отвергал ее, - сказал В. Б. Шкловский. - Книга его не только антисоветская, она выдает также полную неосведомленность автора в существе советской жизни, в том, куда идет развитие нашего государства. Отрыв от писательского коллектива, от советского народа привел Пастернака в лагерь оголтелой империалистической реакции, на подачки которой он польстился...» («Курортная газета», 31 октября 1958 г. № 213).

В 1959 году Илья Сельвинский, считавший Бориса Леонидовича своим учителем, опубликовал в «Огоньке» антипастернаковское стихотворение:

А вы, поэт, заласканный врагом,

Чтоб только всласть насвоеволить,

Вы допустили, и любая сволочь,

Пошла плясать и прыгать кувырком.

К чему ж была и щедрая растрата

Душевного огня, который был так чист,

Когда теперь для славы Герострата

Вы родину поставили под свист?

По этому поводу знакомый Пастернака математик и поэт-любитель Михаил Львович Левин написал эпиграмму:

Все позади —

И слава и опала,

Остались зависть и тупая злость.

Когда толпа Учителя распяла,

Пришли и вы

Забить ваш первый гвоздь.

Правда, сам Пастернак заявил Левину, что Сельвинский на самом деле его учеником не был, и когда в своих стихах поминал «всех учителей моих - от Пушкина до Пастернака», то делал это только ради красного словца, поскольку «Мандельштам» или «Гумилев» в размер не влезали. Да и учеником Пушкина Сельвинский, по мнению Бориса Леонидовича, никогда не