Растения в саду поникли: их задушили буйно разросшиеся сорняки. Неубранные овощи лопались и гнили под солнцем. Сорока согласилась взять на себя заботу о саде и огороде, но и она теперь посматривала на Кэролайн, слегка хмурясь и будто оценивая. Она настояла, чтобы Кэролайн наблюдала за уборкой овощей и подготовкой грядок к новым посадкам.

– Вы же должны сказать мне, что сажать, миссис Мэсси. Вы должны показать мне, где сажать, – уговаривала молодая женщина, хотя обе они прекрасно понимали, что Сорока не в пример лучше разбирается в подобных вопросах.

Кэролайн сомневалась, возражала, но на черноволосую индианку не действовали никакие ее доводы. Пока Мэгги копала и мотыжила землю, Кэролайн стояла возле дома в тени, держась обеими руками за грубые доски стен, будто находила в них единственную опору. Однажды Мэгги, ахнув, отскочила назад, когда вспугнула затаившуюся в сухой листве гремучую змею. Но затем она прикончила ее ударом мотыги и отбросила в сторону.

– Подумать только, что было бы, если бы белая леди поступила так же в саду Эдена! – со смехом крикнула она Кэролайн, которой чуть не стало дурно при виде этой расправы.

– Эдем, – шепотом поправила она. – Это был Эдемский сад.

Не сказав больше ни слова, Кэролайн быстро вошла в дом, не отрывая пальцев от стены.

Как-то вечером Кэролайн увидела, что Корин окликнул Сороку. Та, с привязанным на спине Уильямом, направлялась к землянке, где ей предстояло приготовить еще один ужин и заняться собственным хозяйством. Стоя у окна и не дыша, Кэролайн смотрела, как Корин подбежал к Мэгги и остановил ее, положив руку ей на плечо. Кэролайн изо всех сил пыталась услышать, о чем спрашивает индианку муж, ибо даже издали она прекрасно различала на его лице вопросительное выражение. Сорока отвечала с присущей ей сдержанностью. Ни жестов, ни выразительной мимики, по крайней мере такой, которую сумела бы прочитать Кэролайн. Когда Корин, отпустив индианку, повернул к дому, Кэролайн отпрянула от окна и начала раскладывать по тарелкам еду, приготовленную для них Сорокой: густую похлебку из обжаренной кукурузы, толстые ломти ростбифа и теплый хлеб.

Что бы ни сказала Корину Сорока, услышанное его явно огорчило – это было очевидно. Кэролайн была обижена на индианку, но, подавая ужин, улыбалась. Ей хотелось успокоить мужа, сделать так, чтобы он не тревожился из-за нее, потому что не знала, что ответить, если он вдруг спросит, счастлива ли она. Когда они сели за стол, Корин сказал другое:

– Я все-таки считаю, родная, что тебе необходимо научиться ездить верхом и выезжать со мной, чтобы лучше познакомиться с землей, на которой мы живем. Ничто так не тешит мне душу, как быстрая езда по прерии, ветер в лицо, резвый скакун… – Но он оборвал себя на полуслове, потому что Кэролайн решительно затрясла головой:

– Я не могу, просто не могу, Корин! Пожалуйста, не проси меня – я пыталась! Лошади пугают меня. И они это знают – Хатч сказал, что животные понимают, что чувствуют люди, и не слушаются тех, кто их боится…

– Но Джо и Мэгги ведь тоже тебя пугали, пока ты с ними не познакомилась. И что же, разве ты по-прежнему их опасаешься?

– Нет… – нехотя признала Кэролайн. К Сороке она привыкла, это правда. Зато при виде Джо (он изредка заходил в дом поговорить с Корином или занести привезенный из Вудворда провиант) у нее до сих пор тревожно сжималось все внутри и ныло под ложечкой. Лицо его казалось ей свирепым, что бы ни доказывал Корин. Это было лицо жестокого дикаря.

– Ну вот, и с лошадьми будет точно так же. Та кобылка, на которой ты ездила, Клара. Это же ангел, а не лошадка, кроткая, как ягненок! А женское боковое седло, которое я тебе купил, валяется в углу, собирает паутину… Зима позади, погода становится лучше… Если бы только ты могла поехать со мной и полюбоваться этой божественной красотой, этой девственной природой.

– Я не могу, не могу! Прошу тебя, не надо на меня давить! Я хочу оставаться здесь, мне так лучше!

– Лучше? Полно, так ли? – спросил Корин.

Кэролайн помешивала ложкой суп в своей тарелке и ничего не отвечала.

– Мэгги то же говорит, – продолжал он.

– Что? Что она тебе наговорила обо мне?

– Что ты не хочешь выходить из дому. Что все время сидишь дома, все время молчишь, а ей приходится брать на себя все больше работы. Кэролайн… я…

– Что? – снова переспросила она, страшась того, что сейчас будет сказано.

– Я только хочу, чтобы ты была счастлива, – с несчастным видом произнес Корин.

Он смотрел на нее широко раскрытыми глазами, и она ничего не видела в них, кроме правды, любви и нежности. Она ненавидела себя за подозрения, за мысли о том, что он ее предал, пренебрег ее бесплодным телом, чтобы зачать дитя с другой.

– Я… – начала было Кэролайн, но не могла придумать, что бы сказать. – Я тоже хочу быть счастливой, – шепнула она наконец.

– Так скажи мне, умоляю. Скажи, как мне сделать тебя счастливой! – воскликнул Корин.

Кэролайн промолчала. Да и что она могла сказать ему? Он сделал все, что только может сделать мужчина, чтобы подарить ей ребенка, а она не сумела, ничего не сумела. Он полюбил ее, взял в жены, предложил ей новую жизнь, и невозможно было просить его от этой жизни отказаться.

– Мы снова отправимся на озеро, будем купаться. Снова устроим медовый месяц! В ближайшее же воскресенье. Плевать на ранчо, плевать на дела – только я и ты, любовь моя. И на этот раз у нас получится ребенок, я это знаю наверняка, я просто уверен. Что ты сказала?

Кэролайн покачала головой, внутри у нее все дрожало. Слишком поздно, поняла она внезапно. Слишком поздно устраивать второе свадебное путешествие. Никогда больше она не поедет к тому озеру, по крайней мере не сейчас. Слишком все открыто вокруг, слишком страшно, здесь все пугает, вселяет ужас. Но что же остается? Что она сама может предложить взамен?

– Просто… просто пообещай, что никогда меня не бросишь, – наконец сказала она.

Корин обхватил ее обеими руками, крепко прижал к себе в тихом, бессильном отчаянии.

– Я никогда тебя не оставлю, – прошептал он.

В первую жаркую июньскую ночь Кэролайн проснулась в темноте, прохладные струйки пота стекали у нее между грудей, собирались во впадинке на животе, от пота склеились волосы на лбу. Ей почудилось, что она одна, и не дома, а где-то в пустошах, как если бы прилегла отдохнуть тогда, по пути к ферме Муров, а проснулась только теперь. Ни дома, ни ранчо, ни людей, ни Корина. Она лежала тихо, неподвижно и слушала, как стучит в ушах кровь, слушала свое дыхание, и оно постепенно успокаивалось, затихало. По рукам побежали мурашки. Она оглянулась туда, где в просачивающемся сквозь ставни предрассветном свете виднелся надежный, успокаивающий силуэт Корина. Унылый вой койотов, как всегда, отдавался эхом в ночи, беспрепятственно разносясь на бесконечные, безграничные мили. Кэролайн прикрыла глаза, стараясь отвлечься, не обращать внимания на этот звук. Песня койотов проникала прямо ей в душу, пробуждала от страшного сна, от кошмара. Она вновь и вновь говорила ей о безжизненных просторах, окружающих дом, о пустынной, безжалостной земле.