— Вот тут ты и полежишь, — сообщил ему Григорий, которого время ничуть не лечило, как Мишка на него ни уповал. — Все секс-шопы из-за тебя пришлось объездить, чтобы добыть эту цепь. Потратился, так что кормить я тебя, понятное дело, бесплатно не буду. Воды тебе полагается ровно столько, чтобы протянуть. Если чего захочешь, то плати алмазами.

Все честь по чести. Я тебе булочку со сливками, а ты мне брильянтик каратов на пять. Кричать не советую, за это будешь лишаться глотка воды. Но если нападет охота потренировать горло, то я не возражаю.

Место тут глухое, кричи на здоровье. Есть-то не хочется?

— Спасибо, — сухо поблагодарил его Мишка, так как есть, а тем более пить хотелось ужасно. — Поголодать полезно для здоровья.

— Ну-ну! — вроде даже обрадовался Григорий. — Торопиться мне некуда. Только учти, что завтра цены на продукты будут уже выше. И не рассчитывай на то, что тебя найдут. Потому что девчонкам тебя ни в жизнь не отыскать, а если не они, то тебя еще могут найти твои бывшие дружки; но они, как ты сам понимаешь, одними брильянтами не удовлетворятся. Они ведь у тебя кровожадные, ты сам рассказывал.

С этими словами Григорий удалился, а Мишка всерьез загрустил. Деревни он не любил, больше того — на дух не переносил. С детства ему казалось, что только в городе он может считать себя в безопасности. И чем крупней город, тем большее чувство безопасности возникало. Самый взлет этого чувства он испытывал в часы пик в общественном транспорте, где-нибудь в центре Москвы. И напротив, стоило ему выехать за город, чтобы, как говорили его друзья, отдохнуть на природе, как его начинало мучить тягостное чувство собственной незащищенности. А вот настоящий кошмар ему довелось пережить, когда он остановился в гостях у своего приятеля, который несколько лет назад решил заняться фермерством и жил в глухомани. И дернула же Мишку нелегкая оказаться там именно в ту ночь, когда жена фермера надумала рожать. Фермер с женой отправились в больницу, а Мишку оставили одного на хозяйстве, и вот тут-то он чуть с ума не сошел от страха. Хотя реально ему угрожать ничего не угрожало и не могло угрожать, так как на много километров вокруг не было ни одной живой души, но именно это Мишку и пугало до колик. Он закрыл дом на все замки, окна — на ставни, и все равно ночь провел без сна. Нет, жизнь за городом решительно не по нему.

— А ведь брильянты необязательно делить на троих или даже на четверых, — выбрав удобную минуту, бросил он пробный шар в охранника. — Я всю жизнь хорошо делил только на два.

Охранник заинтересованно на него покосился, видно, что тоже в школе не ладил с арифметикой.

Дело шло на лад, два таких похожих человека обязательно нашли бы общий язык, но в этот момент, как черт из коробочки, выскочил Григорий.

— Думал, что если пол гнилой, так уж и микрофончики поставить нельзя? — мерзко ухмыляясь, обратился он к Мишке. — Я все слышал, и не думай, что тебе удалось обвести меня вокруг пальца. Мне было важно узнать, правда ли, что ты не помнишь, где твои камешки, а теперь я знаю, что ты притворяешься. И потеря памяти просто ловкий трюк. Недаром я ничего не смог откопать в твоей черепушке, не было у тебя никакого провала в памяти, который можно было бы исследовать. Тебе и вспоминать-то было не надо, ты все прекрасно помнил и так. И не надейся на свою сообразительность, цепь достаточно прочная, так что никакая изобретательность ей не страшна. Потому посиди в одиночестве и подумай над тем, стоит ли быть таким жадным.

После его ухода Мишка застонал от полного бессилия что-либо объяснить этому защитившемуся на своей идее типу.

— Он ведь твердо уверен, что камни у меня, — пожаловался он стене, которая в ответ захихикала Гришкиным голосом, — А их у меня нет, — твердо сказал Мишка, решив, что все равно терять нечего, а раз так, то можно и правду сказать.

* * *

…Пока мы с Маришей добирались из Всеволожска в Питер, наша горячка прошла. Отлет в Москву было решено перенести на вечер. А пока надо было разобраться с тем, что творится у Мариши дома. Против ожидания там оказалось все в порядке, новых трупов не прибавилось. Это было очень славно, так как нам и старых вполне хватало. Мишки поблизости мы не обнаружили и никаких следов его присутствия возле Маришиной двери тоже, если не считать, что кто-то в ней поковырялся. Но ведь это вполне могли быть Жорик с Юркой или просто местные хулиганы. Не зная, радоваться этому или огорчаться, мы решили оставить Мишке на всякий случай в дверях записку, приказывая дождаться нас. Оставалось только сформулировать ее текст так, чтобы она отпугнула Жорика с Юркой, если они вдруг надумают явиться к нам, но заставила Мишку настойчиво искать с нами встречи.

— Предлагаю такой вариант, — сказала Мариша и выдала перл:

— «Если тебе дорога твоя шкура, позвони».

— Лучше так, — предложила я:

— «Если тебе дорога твоя шкура, позвони обязательно. Мы пошли в милицию». — И пояснила: если придут Жорик с Юркой, то они поймут, что в милиции мы все растрепали и взять с нас нечего, только мстить. А на месть у них времени нет, им художника искать нужно.

Маришу мое объяснение не очень убедило, но ничего лучше придумать она не смогла. Позвонить и узнать, на месте ли Доронин, нам в голову почему-то не пришло, и, как и следовало ожидать, его на этом самом месте не оказалось. И ожидался он только через пару часов, зато уж тогда, заверили нас, он просидит у себя в кабинете без малого несколько часов и сможет уделить нам достаточно внимания. Пришлось нам подумать, чем бы заняться до того времени.

— Давай навестим Рудика, — предложила Мариша. — Когда он очнется, то непременно поинтересуется, кто к нему ходил. Поэтому получится очень удачно на будущее, если мы его навестим. Все-таки не надо забывать, что он может подать на меня в суд за нанесение ему телесного ущерба.

— А зачем он к тебе без приглашения приперся, да еще в закрытую квартиру? — возмутилась я.

— Он вполне может сказать, что я его приглашала и что дверь была гостеприимно открыта. Такой тип, что ради собственной выгоды никого не пожалеет.

— Ладно, — со вздохом согласилась я. — Поехали, все равно ведь дел особых нет. Дверь укреплять рано.

В больнице нас встретили, мягко говоря, не с распростертыми объятиями. Дежурная никак не могла взять в толк, зачем мы стремимся попасть к больному, который нас не сможет ни увидеть, ни услышать, и при этом мы ему не родные и даже не друзья.

Мариша потратила почти весь свой запас красноречия, и вконец утомленная дежурная отправила нас к врачу того отделения, где лежал Рудик. Тот оказался человеком на диво сговорчивым и даже спорить с нами не стал, сказав, что у него слишком много других и значительно более важных дел. Хотите идти к своему знакомому, пожалуйста, идите. Он дал нам в сопровождение молоденькую медсестру, и мы торжественно прошествовали к палате Рудика.

— Чем больше свидетелей, что мы к нему ходили, тем лучше, — шепнула мне Мариша на ухо, когда мы открыли дверь в палату.