— И что же вы думаете?

— Я все узнал. Я справлялся в городской управе. Вы знаете, что газ, который раньше в изобилии приходил в дома обывателей, теперь не доходит до бедных квартир? Что их обитателям нечем отапливать свои дома, и они страдают от ужасного холода?

— Да, знаю, — сказал Романов.

Этот ответ, казалось, обескуражил Пуришкевича. Он даже ослабил свою хватку, которой вцепился в руку князя.

— И вы знаете, почему? Потому что весь газ идет на заполнение баллонов цеппелинов.

— Да, и это я тоже знаю.

— Но вот чего вы не знаете точно — так этого того, что делают обыватели! В их подвалах стоят машины, которые могут выкачивать газ из труб и направлять его в домовые печки. Но электричества не хватает, чтобы запустить машины. Его не дают специально — иначе не будет газа для цеппелинов. И тогда к этим машинам приставляют детей, чтобы руками крутить механизм. И порой бывает, что ребенок засыпает, особенно ночью, а газ выходит из машины, и тогда — смерть!

— Знаю, Владимир Митрофанович.

— А вы знаете, как называются эти машины? — в последней попытке удивить князя спросил Пуришкевич.

— Нет, а как?

— А, — почти взвизгнул торжествующий Пуришкевич, — не знаете! Так вот: эти машины производит французская компания «Vaal Khammon». Вам ничего не говорит это название? Вспомните древнюю историю! Из десятка компаний, которые производят газовые машины, выбрали одну — ту, которая названа именем бронзового истукана, в чье раскаленное чрево карфагеняне бросали своих детей! Когда беда грозила Карфагену, они отдавали богу, которого звали Ваал Хаммон, Хозяин Жаровик, младенцев, и беда отступала!

Романов с удивлением посмотрел на Пуришкевича.

— Холод страшнее голода, и за тепло обыватели платят своими детьми. Кому? Машинам! Зачем? Затем, чтобы был порядок, чтобы они, — он ткнул пальцем в гиперболоидную башню на Ватном острове, у которой висели, заправляясь, несколько цеппелинов, — защищали нас от бед, питаясь жизнями наших детей! Как в Карфагене. Но Карфаген рухнул, рухнул!

Пуришкевич зашелся, он надорвал себе горло, нахватался холодного воздуха и закашлялся. Романов поддержал его, боясь, чтобы он не упал.

Пуришкевич откашлялся и еще сильнее вцепился в рукав князя.

— Мы придем к государю. Мы скажем: государь. Ты — наш отец, мы — твои дети. Когда отец боится своих детей, не будет добра ни ему, ни им. Мы умираем от голода, потому что ты забираешь наше тепло для строительства цеппелинов из-за страха перед нами. Мы платим за частичку тепла жизнями наших детей. Их кровь, государь, на твоих руках. Остановись! Перестань строить машины против людей! Не верь машинам! Верь людям! Поверь в нас, своих детей, и мы отплатим тебе стократной любовью! Государь, убери цеппелины, уничтожь эту проклятую башню. Пусть вновь не она, но ангел с крестом в руках царствует над городом. Государь, дай нам газу!

— И кто это скажет? — уже совсем серьезно спросил Романов.

— Не вы и не я, — закричал Пуришкевич, — что мы? В наших домах тепло и светло. Это сделает тот, кто уже принес жертву Ваал Хаммону! Только его слова будут по-настоящему искренни, потому что он уже ничего не хочет для себя. Он придет и от имени всех скажет: государь, ты — наш отец, мы — твои дети. Государь, дай нам газу!

Ветер рванулся особенно сильно, выхватил слова изо рта Пуришкевича и понес — но не к Зимнему, не к дорогим домам Петроградской стороны, а от них — к заливу. «Государь, дай нам газу!» летело над Невой, над Коломной и Гаванским городком. Прохожие на набережных с обеих сторон реки, разделявшей город, стали вертеть головами, пытаясь понять, послышалось ли это им в шуме ветра, или кто-то действительно кричит, взывает к государю.

— Вот, — вдруг зашептал Пуришкевич, — поэтому я здесь. Видели этот сверток на санках? Это точно он! Ребенок из Жаровика. На Смоленское везут, я разузнал. Теперь бы узнать, кто отец и где живет. Вы не знаете? Вы ж тоже вместе шли.

— Нет, не знаю. Я не вместе, я просто сам по себе шел, — сказал Романов.

— А, — огорченно протянул Пуришкевич, — ну тогда до скорого. Я побежал, авось выясню.

Они как раз дошли до конца моста. Пуришкевич, неловко переваливаясь через наметенные сугробы, побежал догонять санки. Князь остался стоять. Он стоял и смотрел вслед Пуришкевичу, и ему казалось, что все многочисленные прожектора, освещавшие набережную и мост, вдруг повернулись и светят вслед неуклюже бегущему по снегу члену Государственной Думы. И цеппелины, как заметил князь, болтавшиеся у гиперболоидной башни, вдруг разом оторвались от нее и стайкой полетели в сторону Васильевского острова.

Сегодня было 8 января, и значит, завтра рабочие Петрограда соберутся на площади. Князь был уверен, что люди, десятки тысяч людей, придут и что царь выйдет к ним. Но что они скажут друг другу и услышат ли друг друга — он не знал. Он понимал только, что встреча эта должна была состояться, потому что невозможно более бояться друг друга и настало время встретиться лицом к лицу Князь смотрел из окна Генерального штаба на пустую Дворцовую площадь. Так странно была она построена, что ветер, влетев в нее, уже не мог вырваться, кружась над булыжной мостовой и сворачиваясь вокруг колонны с ангелом. И за колонной, за кирпичного цвета Зимним дворцом возвышалась, протыкая низкие тучи и уходя за них, к солнцу, гиперболоидная башня. Романов по-прежнему жил в Генеральном штабе, хотя и не видел в этом нужды. Он бы переселился обратно в Мраморный дворец, но не хотел обижать доброго старика генерала Алексеева, да и некрасиво было так откровенно пренебрегать советами Бурцева, которого он сам же и попросил заняться расследованием. Доктор Колдевей жил здесь же, в Генеральном штабе, — не свободным, но и не пленником. Он ничего не просил, разве что книг из библиотеки штаба и писчей бумаги, и, хотя его каждый раз приглашали к столу, выходил довольно редко. В те же времена, когда выходил, не говорил почти ничего.

В десятом часу, когда князь ждал генерала Алексеева к завтраку, ему был телефон от Бурцева.

— Любезный Олег Константинович, — голос Бурцева был встревоженным, — читали ли вы утренние газеты?

— Нет, — ответил князь, — еще не успел. А что там написано? Что убили Пуришкевича?

— Я, с вашего позволения, буду у вас через полчаса, если вы не против, — сказал после небольшой паузы Бурцев.

— С удовольствием увижу вас через 30 минут, мы как раз будем завтракать, и, я надеюсь, вы к нам присоединитесь, — ответил князь.

Ровно через 30 минут Бурцев вбежал в гостиную, где его ждал Олег Константинович. Князь к этому времени велел принести себе утренние газеты и прочел, что вчера вечером, часов около 6, прохожими в конце 8-й линии, у самой Смоленки, было найдено тело члена Государственной Думы, основателя Союза Михаила Архангела Владимира Пуришкевича с пулевыми отверстиями. В этой своей части 8-я линия немноголюдна, поэтому сам момент убийства никто не видел. Однако, когда тело обнаружили, оно было еще теплым. Для каких-то целей Пуришкевич пытался изменить свою внешность, покрасив в рыжий цвет бороду и надев ярко-рыжий парик. Возможно, его преследовали анархисты. Городовые немедленно окружили тело и не подпускали к нему репортеров до приезда судебного следователя, после чего труп был доставлен в покойницкую. Таким образом, ни вид оружия, из которого было совершено убийство, ни какие-либо другие подробности газетным репортерам узнать не удалось.