— Ах, ты дрянь!

Она попыталась схватить меня правой рукой за волосы, но промахнулась, потому что я отступил на полшага назад. Зато ей удалось уцепиться за мою белую футболку. На этом её успехи в борьбе со мной закончились.

Я прижал её ладонь к своей груди обеими руками и резко дёрнулся вниз всем телом, при этом тётка упала передо мною на колени из-за залома кисти. После этого я освободился от захвата и выкрутил её ладонь, заламывая руку за спину. Крикливая тётка упала мордой прямо на грязный пол.

Анюта стояла глядя во все глаза на разворачивающуюся на её глазах эпическую битву Давида и Голиафа. Не знаю насколько голиаф был крупнее Давида, но тётка была раза в два меня больше по сумме измерений и раза в три тяжелее.

— Что ты делаешь? — пробормотала Аня вполголоса.

— Ничего. Это только самозащита. Вот эта взрослая пьяная женщина напала на тринадцатилетнего подростка в подъезде. Видишь след на футболке. С утра футболка была абсолютно белая. А теперь вон какой жирный отпечаток на груди. Она руки вообще что ли не моет никогда? Аня! Вызывай милицию! Ноль два.

— Зачем милицию? — спросила лежащая подо мной тётка, и при этом умудрилась шумно испортить воздух.

— Затем. — ответил я. — Как минимум это бытовое хулиганство. Напишем заявление и на первый раз пятнадцать суток я тебе гарантирую.

А потом я обратился к своей будущей невесте:

— Анечка! Она же не первый раз тут такое устраивает? Верно? Ты не хочешь при ней говорить? Боишься её?

— Ты знаешь, кто мой муж? — заверещала тётка.

— А ты знаешь, кто мой отец? Нет? Вот и заткнись! Я тебя, тварь, в землю закопаю и асфальтом сверху закатаю. А мне за это ничего не будет. Ты поняла меня, мразь?

— П-поняла… А кто твой отец?

— Лучше тебе не знать. Аня! Звони в милицию! Чего ты застыла?

— Н-не н-надо в м-милицию! — пробормотала тётка. — Я б-больше не б-буду…

— Все вы такие. Наглые, бо́рзые, пока за жопу не прихватят…

Аня за моей спиной прыснула, подавляя смешок.

— Н-не б-буду б-больше…

— Отпусти её, Саш!

— Чтобы она снова стала тут орать и руками размахивать? Нет уж… А знаешь, позвони лучше капитану Васину. Вот его номер у меня в записной книжке записан. Кем она работает?

— Она не работает. У неё муж работает.

— Кем? Где?

— В продуктовом магазине товароведом. В нашем доме. Я только что оттуда. За хлебом ходила и за кефиром.

— Это хорошо. Торговля это здорово. Там всегда есть к чему придраться… Только на той неделе мы вместе с ОБХСС накрыли одних таких… Одеждой спекулировали…

Вот и ни разу не соврал. На прошлой неделе ОБХСС накрыл цех. И я там тоже отметился вроде бы как… И про спекуляцию одеждой ни слова лжи не прозвучало…

Но почему при слове ОБХСС тётка внизу так мелко задрожала? Неужто есть чего бояться?

* * *

Был такой старый анекдот.

— Папа! Я боюсь!

— Вовочка! Кого ты боишься?

— КПСС

— Вова! Тебе только пять лет. У тебя нет никакого повода бояться КПСС.

— А дядя по телевизору несколько раз сказал: Съест КПСС. Съест КПСС.

* * *

Похоже, что эту тётку вместе с её мужем съест ОБХСС.

— Саш! Отпусти её!

— Уверена?

— Да…

— Ладно.

Я медленно приподнялся и отпустил руку «задержанной». Весь этот приём я проделал абсолютно машинально. Приём-то старый, но рабочий. Да ещё отточенный до автоматизма за долгие годы работы в милиции. Поэтому и выполняется на уровне инстинктов.

Тётка продолжала лежать на полу.

Аня взяла меня за руку и повела за собой в квартиру.

— Где разуваться? — спросил я.

— В комнате.

Аня открыла своим ключом первую же дверь справа. Прямо из прихожей и мы сразу попали в очень маленькую комнатку. Казалось. Что вся комната заставлена мебелью. Две узкие кровати, письменный, и похоже, что он же и обеденный стол. А ещё шкаф. Старый и облезлый…

Полочка для обуви стояла тут же у дверей. Хотя там, в прихожей я обратил внимание, что у соседней стены была и вешалка и полочка для обуви. Значит там была соседская? А у Аниной семьи и вешалка и обувница, стояли внутри и так не слишком крупной комнаты.

— Аня! А сколько всего комнат к квартире?

— Три.

— И я так понял, что ваша комната — самая маленькая.

— Да. Наша комната чуть больше двенадцати квадратных метров. У тёти Светы с мужем — двадцать три, а у бабы Кати двадцать один. — проявила свою осведомлённость ученица шестого класса.

— Тётя Света — это эта? — кивнул я на дверь.

— Угу…

— А баба Катя?

— Старушка… У неё муж умер год назад. А ей почти девяносто лет. Она сейчас в больнице лежит… Говорят, что может умереть.

— Кто говорит? Эта Света?

— Ну, да…

— Значит, ваша комната самая маленькая? А почему тогда у вас и вешалка, и полка для обуви стоят не в прихожей, а в комнате? Вам кто-то запретил это делать?

— Нет… Но…

— Что? Говори! Не стесняйся?

— У мамы на сапоге каблук сломался, когда обувь стояла в прихожей. А сапоги совсем новые были. Мама их в ремонт отнесла. А там сказали, что кто-то специально каблук ножом отковыривал… И пальто мамино…

— Что? Тоже рукав оторвался?

— Нет… Пуговицы…

— Понятно. То есть эта тварь вам вредит, а вы с ней ничего сделать не можете? Откуда можно позвонить?

— Телефон у неё в комнате.

— У кого? У Светы? А зачем ты тогда мне тот номер давала?

— Ну… Она не всегда такая. Иногда и к телефону зовёт. А когда мама дома, она даже не орёт на меня…

— Аня! Ангел ты мой! Это как разговор негров на плантации: «У нас хозяин хороший! Не каждый день бьёт.» Как вы тут выживаете? Да таких соседей, как эта Света, надо дустом травить, как клопов и тараканов. Это что у вас тут?

— Электроплитка.

— Вы тут готовите?

— Ну-у…

— Она запрещает вам готовить на кухне?

— Мама думает, что эта… может и в суп плюнуть…

— Ага. Или мышьяк подсыпать… Нет. Так жить нельзя. Ладно. Одевайся!

— Что? Куда?

— Поедем к нам! Ты мне нужна. Я же для тебя шить собрался. А на кого мне мерить всё? На Лёху что ли? Он слишком большой.

— А что мне надеть?

— Да чего хочешь. Всё равно домой в обновках вернёшься.

— Тогда я прямо так, ладно?

— Ладно! — сказал я, оглядев её с ног до головы. — Нормальное платье. Только тебе не кажется, что оно коротковато?

— Это моё старое платье…

— А с