С моей точки зрения, в истории 33-й армии главной ошибкой Г. К. Жукова было то, что он выбрал именно М. Г. Ефремова на роль человека, которому предстояло прорваться к Вязьме силами стрелковых соединений. Здесь требовалось «кавалерийское» мышление. В сущности, 33-я армия играла роль подвижного (кавалерийского или механизированного) соединения. Боевое применение подвижных соединений имеет свою специфику, и растяжка и временное прерывание коммуникаций для них рядовое явление. Этот выбор аукнулся Г. К. Жукову при жизни и теперь аукается после смерти. Некоторым оправданием в данной ситуации может служить тот факт, что никого больше под рукой не было. К. К. Рокоссовский был занят на правом крыле Западного фронта, а затем был вместе со штабом 16-й армии брошен на парирование кризиса под Сухиничами. А. А. Власов, К. Д. Голубев и И. Г. Захаркин, так же как и М. Г. Ефремов, были пехотными командирами.

Пожалуй, наиболее подходящим командующим для группы соединений, прорывающихся к Вязьме, мог стать заместитель командующего фронтом генерал Георгий Федорович Захаров. В своих мемуарах А. К. Кононенко представляет его злобным и трусливым изувером, что само по себе неплохая характеристика для начальника – похоже, добиваться исполнения своих указаний он умел. В конечном итоге именно его нажим на командование 1-го гв. кавалерийского корпуса привел к проталкиванию конников П. А. Белова через Варшавское шоссе. Тезису о трусости Г. Ф. Захарова при этом противоречат три нашивки за ранение, в том числе одна за тяжелое. Со своей стороны по опыту изучения документов в ЦАМО добавлю следующее. После того как Г. Ф. Захаров стал командующим 2-й гвардейской армией на Миусе летом 1943 г., в документации армии был наведен порядок, и подчиненные ей механизированные корпуса четко представляли донесения о [316] боевом и численном составе с точностью до одного человека. Также Г. Ф. Захаров вряд ли бы разрешил отобрать у себя дивизию, как это было сделано в отношении 9-й гв. стрелковой дивизии А. П. Белобородова в случае с М. Г. Ефремовым. Прецедент назначения заместителя командующего фронтом на должность руководителя временного объединения для решения узкой задачи в истории войны также присутствует. Это группа М. М. Попова, заместителя командующего Юго-Западным фронтом, участвовавшая в сражении за Харьков в январе – марте 1943 г. Таким образом, с высоты сегодняшнего дня можно назвать ошибкой Г. К. Жукова кадровый просчет с выбором на ответственную роль управления подвижной группы фронта штаба М. Г. Ефремова. Целесообразнее было создать «группу Захарова» и включить в нее соединения, изъятые из армий центра построения Западного фронта, в том числе из 33-й армии.

В одном из своих приказов командующему 33-й армией в январе 1942 г. Г. К. Жуков написал: «есть возможность отличиться». К сожалению, М. Г. Ефремов эту возможность упустил. [317]

Одной из главных трудностей защитников Жукова, стоящих на традиционных позициях, является разъяснение роли Георгия Константиновича в сражении за Сталинград. Позиция «Жуков идейный вдохновитель операции «Уран» и разгрома немцев под Сталинградом» действительно весьма уязвима. Жуков покинул Сталинградский фронт буквально за два дня до начала советского контрнаступления – 16 ноября 1942 г. Как бы ни был хорош план, лавры достаются тем, кто проводил этот план в жизнь, парировал возникающие трудности и не предусмотренные планом моменты. Тем более претендовать на роль того, кто «подал идею», не так уж сложно. В числе соискателей лавров обнаруживается, например, Н. С. Хрущев. Основная заслуга Георгия Константиновича в Сталинградской битве на самом деле заключалась совсем в другом. Под Сталинградом полководец выступал в традиционном для него амплуа спасителя от поражения.

Довольно неуклюжие попытки напрямую привязать действия Г. К. Жукова к начавшемуся 18 ноября 1942 г. наступлению советских войск под Сталинградом являются прямым следствием искаженной в советской историографии оперативной картины сражения. Сложившаяся вследствие ряда мутаций изначально правильных представлений схема оборонительной и наступательной фаз битвы оставила в тени действительную роль Жукова. Очень хорошо эта деградация представлений о [318] сражении отражается в кинематографе. Если фильм о Сталинградской битве 1949 г. более-менее адекватно описывает развитие оперативной обстановки, то перестроечный фильм Озерова уже является какой-то безобразной карикатурой.

Пересмотр сражения за Сталинград начался вместе с преувеличением роли обороны. Точно так же, как был выдвинут тезис о необходимости планирования стратегической обороны в преддверии войны с Германией в 1941 г., были переназначены главные участники сражения на Волге. Многоплановая битва за Сталинград, разворачивавшаяся не только в самом городе, но и в его окрестностях, стала потихоньку сжиматься до боев на улицах самого города. С точки зрения понимания войны на бытовом уровне такая концепция была проще. Остановка немецких войск вследствие увязания в уличных боях не требовала дополнительных объяснений для не владеющего специальными знаниями человека. Поэтому новое прочтение быстро завоевало популярность. Версия миграции сражения от «бессмысленных контрударов» к относительно безопасной норке в подвале разрушенного дома была проще и легче усваивалась и распространялась. Необходимость защищать «дом Павлова» казалась очевиднее необходимости куда-то наступать и подниматься в контратаки. До полнейшего идиотизма и абсурда эта версия была доведена Голливудом. Сталинград теперь стал своеобразным конвейером: посадка на баржи, переправа под огнем, «оружие добудете в бою», атака людской волной и т.д.

В действительности ключевой точкой в сражении века на Волге были не улицы полуразрушенного города, а голая степь к северо-западу от Сталинграда. Там не было каких-то заметных пунктов, именем которых можно было назвать отличившиеся дивизии. В этой безжизненной степи не было ориентиров, за которые мог зацепиться взгляд, что постоянно порождало потери [319] ориентировки наступающими войсками. Удаленным от цивилизации пространствам суждено было стать ареной «Вердена» нового времени – позиционной «мясорубке» с применением танков, реактивной артиллерии и авиации. Г. К. Жуков участвовал именно в этой части сражения за Сталинград, незаслуженно забытой в хрущевскую и брежневскую эпоху.

Еще в советское время командующий 1-й гв. армией К. С. Москаленко указывал на промахи и пропуски в описании Сталинградской битвы: «Эти важные обстоятельства, к сожалению, ускользнули от внимания авторов ряда исследований, посвященных битве под Сталинградом. В результате осталась по существу нераскрытой одна из блестящих страниц эпопеи города на Волге – удар левого крыла Сталинградского фронта в первой половине сентября 1942 г. Более того, в некоторых публикациях бросается в глаза стремление оценить результаты этого удара, исходя из вышеупомянутой идеи выхода 4-й танковой, 24-й и 1-й гвардейской армий на рубеж оз. Песчаное – Мариновка – Новый путь – Верхне-Царицынский. Так поступили, например, составители уже упоминавшейся книги «Великая победа на Волге». Как и следовало ожидать, это привело их к глубоко ошибочному заключению о том, что наступление названных армий «успеха не имело»{150}. Но даже всесильный маршал Москаленко, заместитель министра обороны СССР, не мог переломить тенденцию примитивизации истории сражения, в котором он принимал непосредственное участие. Сталинградская битва стала прочно ассоциироваться с горами битого кирпича, пустыми глазницами выгоревших дотла зданий, уличными боями и снайперами. [320]