У Михаила Андреевича был и еще один существенный недостаток, который мы также упоминали. Воспитанный на больших деньгах, неправедно нажитых его предками, он совершенно не знал им цены и не задумывался, каким образом достаются деньги другим людям. Если в Альпах он за съеденную лепешку отдавал солдату последний свой кусочек сыра, то в Валахии о возвращении долгов он совершенно не беспокоился.

«Греки просили Милорадовича об уплате должных им денег. "Заплачу, — сказал он, — когда возьму Константинополь"»[734].

Ладно, здесь-то можно предполагать, что денежная ссуда представляла собой замаскированную взятку, действия не возымевшую, почему Михаила Андреевича и просили ее вернуть, но вот происшествие, из ряда вон выходящее: «Один случай покажет всю бесчувственность этого бессовестного человека; мне его рассказывали очевидцы. Когда он начальствовал в Бухаресте, занял он у одного провиантского чиновника до 10 тысяч казенных денег. Вскоре другой чиновник приехал первому на смену и стал требовать сдачи. Тот убедительно умолял должника о заплате, представляя, что он рискует попасть под суд и быть разжалован. "Подожди, помилуй, неужели ты мне не веришь?" — всегда был ответ; последний же был — приглашение к себе на бал. Несчастный явился и в промежутке танцев стал посреди залы и воскликнул: "Знаете ли, господа, мы у кого? У злодея, у вора". С тем вместе вынул он пистолет и тут же застрелился. "Мой Бог (известная поговорка Милорадовича), — закричал он, — что это значит? Велите скорей вынести этого сумасброда". А после того, как бы ни в чем не бывало, принялся за мазурку»[735].

Поверим, что так и было. Понять Михаила Андреевича можно — мало кто подозревает в интенданте честного человека — вот только простить его за такое нельзя… А он ведь совершенно не был скуп: «Однажды купил Милорадович две шали за 600 червонцев; одну подарил знакомой ему боярыне. "А другую, — сказал он, — отдам первой хорошенькой девушке, какую встречу завтра на улице". Увидя на другой день прекрасную молдаванку, совсем ему незнакомую, он остановил ее и просил принять от него богатую шаль. "После того, — присовокупил он, — я никогда не видел этой девушки"»[736]. В этом тоже весь Милорадович…

Живя в Бухаресте, Михаил Андреевич вел обширную переписку с различными людьми — «князем Багратионом, а также с бывшим тогда военным министром графом Аракчеевым, с командиром отряда войск в Малой Валахии генералом Исаевым[737], атаманом Платовым[738], графом Ланжероном, с генералами Резвым[739], Энгельгардтом[740], с полковником Турчаниновым[741]… Милорадович хорошо владел саблей и далеко не боек был на бумаге; тем не менее письма его даже за один 1809 год, будучи весьма разнообразного содержания, довольно ярко вырисовывают нравственную его личность»[742]. К тому же помогают и понять происходившее вокруг.

Графу А.А. Аракчееву — 11 мая 1809 года:

«Император ко мне милостиво расположен. Мне ничего не остается более, как стараться и все усилия употребить заслуживать лестную и счастливую для меня обо мне мысль Всемилостивейшего Монарха и оказанные мне милости… Для начальника, единственно о общей пользе думающего, самая лучшая награда, ежели подчиненные его достойно за усердие их отличаются; сие ободряет всех вообще, дает вес и доверенность начальнику и способ находить достойных людей, охотно тогда с ним служащих. Я обязанным будучи, по многим причинам, служить Государю Императору нелицемерно и без малейшего пристрастия, пренебрегаю эгоизм, отдаю каждому справедливость и тем, кои против меня идут, угождая обстоятельствам, и не ищу для себя ничего. Сие доказал я во все время моей службы, и Ваше Сиятельство сами известны, что я о себе Вам ничего никогда не говорил. Следуя правилам сим, заслужил я любовь в подчиненных и здешнего народа, превозмогая всевозможные трудности, шиканы[743] и интриги от некоторых бояр, по корыстолюбию, а к несчастию, и наших протежирующих их, против меня существовавших, а может быть, и теперь существующих… Дружеское расположение ко мне Вашего Сиятельства служило мне много удержать верх над интригующими, которые боялись, чтобы я оным не воспользовался. Но я молчал, не наскучивая никому…»