никакого одобрения, что бы я ни делал, всё зря… — шепнул он себе под нос. — Все похвалы Кощея лживы. Они нужны лишь для того, чтобы подцепить меня на крючок, сделать послушным… — И рывком оборвал тугую нить, тянущуюся за ним из самого детства:

«Не жди…»

Пламя стоявшей на столе свечи дрогнуло и на миг окрасилось алым, но Василиса, кажется, ничего не заметила.

Только этого было маловато.

Лис уже знал, какие слова нужно произнести следующими, но их мать уж точно не должна была услышать. Он ушёл к себе, рухнул на кровать ничком, зарылся в покрывала и, обняв подушку, едва слышно выдохнул в неё:

«Не верь…»

Алое пламя полыхнуло вновь — теперь уже перед внутренним взором, — выжигая из сердца доверие — всё без остатка. Ведь мы — из Нави. Тут никому нельзя открываться.

С каждым новым словом — а слова его обладали чародейской силой и весом — Лис чувствовал, словно отрезает от себя куски плоти.

«Не надейся…»

Следующий зарок пришёл сам собой. Он ведь уже не глупый маленький лисёнок. Должен понимать, что жизнь жестока, а сказки врут — чудес не бывает. Им с матерью не суждена спокойная тихая жизнь где-нибудь в укромном месте. Даже если повезёт сбежать, придётся постоянно переезжать, прячась от Кощея и его ищеек.

По лицу покатились слёзы, подушка быстро намокла. Видать, правду говорят старики — самые важные ритуалы всегда творятся в одиночестве. Для этого не нужно ни ножей, ни свечей, ни горьких трав — одна лишь решимость.

«Не люби…»

Губы ожгло огнём, тело выгнуло болезненной судорогой, и он поспешно добавил: «…никого, кроме родной матери». Стоило взглянуть правде в глаза: от этого чувства Лис ни за что не смог бы отказаться. Умер бы, но не смог.

Он припомнил речи дядьки Ешэ, мол, добрый ты пацан, Лисёныш, тяжко тебе будет. И, кажется, только сейчас понял, что на самом деле хотел сказать ему мудрый советник отца: милосердие навьему княжичу ни к чему. Глупая обуза.

«Не жалей…» — сердце сжалось, пропустив удар, но выстояло.

Так шаг за шагом, слово за словом, обет за обетом — Лис выстраивал свою броню. Ему казалось, теперь она достаточно крепка: пяти зароков будет достаточно.

Он рывком сел на кровати, выставив перед собой руки. Затуманенному от слёз взгляду явилось бледное свечение, исходившее прямо от линий, пересекающих ладони. Жизненная сила наконец-то была свободна, и Лис мог заставить её перетекать куда заблагорассудится. Из сердца в живот, в чресла, в колени, да хоть в пятки. Он сжал в кулаке материнский оберег и направил свечение прямо туда. Дышать вдруг стало легко-легко, слёзы высохли, а разум прояснился. Это было так странно — держать в руке собственную жизнь, искрой сосредоточившуюся в шерстяных нитях, кусочках бересты и потемневшем спиле рябины. Его охватило страшное, но вместе с тем будоражащее искушение — раздавить к упырям болотным оберег кованым каблуком сапога, тем самым положив конец всем метаниям и волнениям.

Лис заставил себя глубоко вздохнуть и усилием мысли велел силе перетечь обратно в пальцы, а оттуда — в грудь. У него получилось! Что ж, одна проблема — зато какая! — была решена. Теперь он мог не бояться, что отец вырвет его сердце. Пускай только попробует! Отравленная плеть Лютомила, яд змеек-кощеек, острые зубы огнепёсок, ловушки дядьки Ардана — всё это теперь стало совсем не страшным. Потому что смерти больше не было!

Вот только боль внутри осталась, как и пронизывающий до костей холод. Лис натянул на плечи тёплый плед и приложил руку к груди. Его знобило и потряхивало. Но он прекрасно понимал, почему всё вышло именно так. Смог бы отказаться от привязанности к матери — тогда навеки избавился бы от любой боли. Розги, пытки, огонь и лёд — всё стало бы ему нипочём. Что ж, придётся смириться с тем, что у всякого имеются свои слабости. И у Кощея они есть. И у советников. И у проклятого Лютомила. Оставалось только их найти. Разумеется, чтобы в урочный час обратить в свою пользу.

Он криво усмехнулся в темноту и потянулся к волшебным гуселькам, ища утешения. Ибо чем ещё можно подлечить истерзанную душу, как не звонким перебором струн и доброй песней?

Глава восемнадцатая. Богатырь из Дивнозёрья

Вчерашний день от сегодняшнего отделяют лишь закат и рассвет — пустяк, казалось бы. А сколько всего может измениться за это время…

Ещё вчера Лиса трясло при одной мысли, что ему придётся отправиться в Кощеевы подземелья, — он столько ужасов о них слышал, что при одном упоминании сердце сжималось от страха. А в детстве, помнится, ещё и кошмары снились — по милости дядьки Ардана, однажды сказавшего, мол, будешь себя плохо вести, отдаст тебя отец палачам, чтобы уму-разуму научили. И маленький Лис ещё долго обмирал, когда раздражённый Кощей приказывал: «Всыпьте ему розог за шалости», — и молился: только бы не в подземелья. Куда угодно, только не вниз!

Сегодня же, когда они с Лютомилом спускались по замшелым ступеням, ведущим в недра горы, на которой стоял замок, его сердце билось ровно, и Лиса больше заботила влага под ногами (того и гляди оскользнёшься), чем старые кошмары из детства.

Внутри ничего не дрогнуло и в тот миг, когда он впервые услышал отчаянный вопль какого-то узника. Лис не испытал ни малейшего сочувствия, только досаду, потому что за криками стало труднее разбирать, что говорил ему Лютомил. Впрочем, вскоре он привык и перестал обращать внимание на доносящиеся из застенков стоны и проклятия — как не обращают внимания на не в меру расчирикавшихся во время прогулки птиц.

А Лютомил знай заливался соловьём. Дескать, в этом коридоре ещё ничего — всего-то провинившихся слуг наказывают. А что те орут — так упыри, что с них взять? Им и без плетей только дай волю поголосить. А вот тут по соседству