Сначала Ирена не поняла смысла сказанного. Свободна? И тут же ей пришло в голову, что без документов в оккупированной Польше ей не выжить. «Но моя кенкарта, – попыталась она настаивать, – мне нужна моя кенкарта! Отдайте мне мои документы!» Глаза немца сверкнули яростью. «Пошла отсюда, бандитка паршивая!» – прорычал он и ударил ее кулаком в губы332. Рот Ирены наполнился кровью, она развернулась и, шатаясь, побрела в другую сторону. Оглянувшись, Ирена увидела, что немец исчез.

Она споткнулась. Прохожий машинально взглянул на Ирену и тут же заторопился прочь. Она была слишком слаба, чтобы идти дальше, а еще не зажившие ноги никак не позволяли спешить. «Дальше так продолжаться не могло, – говорила она позднее о первых минутах неожиданной свободы, – и я направилась к ближайшей аптеке333. Ее хозяйка отвела меня в заднюю комнату, где я умылась, и [она] дала мне мелочь на трамвай». Звали хозяйку аптеки Хеленой. Она нежно умыла разбитое лицо Ирены и нашла, чем прикрыть выдававшую ее тюремную униформу.

Впоследствии Ирена признавала, что это было глупо – отчаянно и глупо, – но в тот момент она могла думать только о том, что нужно пойти домой к матери. Она села на трамвай номер пять, идущий до Воли, ошеломленная и напуганная. Внезапно в вагоне раздался крик какого-то подростка: Гестапо на следующей остановке! Быстро выходим! – и все пассажиры поспешили к дверям. Впереди немецкий патруль проверял документы. Женщины с сумками и мужчины в мятых федорах спешили мимо нее и исчезали в толпе, но Ирена не могла двигаться так же быстро. Пожилой мужчина с грустными глазами повернулся в ее сторону и остановился, дожидаясь ее. Ирена чуть не заплакала от благодарности, когда он предложил руку, чтобы помочь спуститься с платформы. Напряженный печальный взгляд незнакомца говорил, что ему очевидна ее принадлежность к Сопротивлению. Отойдя от трамвайных путей, Ирена укрылась в толпе, стараясь не спотыкаться. Ее сломанная нога горела от боли, но Ирена усилием воли старалась прогонять тьму, вновь и вновь захлестывающую ее сознание. Как легко было бы упасть в обморок и позволить забвению милосердно унести ее от всего этого. Когда Ирена добралась наконец до дома, то уже едва держалась на ногах. Хромота останется с ней на всю жизнь.

«Я была так наивна, – говорила Ирена впоследствии, – что провела дома несколько ночей, в той же квартире, где меня арестовало гестапо»334. В тот день по всему городу ездили грузовики с громкоговорителями, оглашая имена тех, кто был казнен за преступления против Германии, а висевшие по всему городу объявления крупными буквами оповещали людей о ее смерти: Ирена Сендлерова, 20. Я[нварь]. 1944. Преступление: оказание помощи евреям.

Рано или поздно кто-то знающий о том, что она по-прежнему живет в своем старом доме, увидит это объявление, и сюда вновь явится гестапо. Ирена, конечно, вскоре это осознала. Оставаться здесь было слишком опасно. Но и уйти было невозможно. Янина умирала. Годами она страдала от болезни сердца. Дочь в Павяке и проведенные в тревоге бесконечные ночи сыграли свою роль, и Ирена боролась с чувством вины и сожаления. Пусть и невольно, но к какому еще выводу можно было прийти, кроме того, что виновата в этом она?

Через день-другой после освобождения Ирену стала тревожить еще одна мысль. Почему они ее отпустили? Может, это какая-то ловушка? Она думала о том, что случится, если в квартиру придет кто-то из связных – почти все они были ее друзьями. И действительно, вскоре юный связной принес записку и тут же исчез. Увидев в записке свое конспиративное имя Иоланта, Ирена все поняла. Все это устроила «Жегота». И они хотели, чтобы она покинула дом. Теперь она знала, где можно укрыться.

Но Ирена не могла. Она не могла бросить свою мать. Пришло еще одно сообщение. В нем Юлиан Гробельный пытался предупредить Ирену о грозившей ей в доме матери опасности. Приходила Янка и тоже умоляла не подвергать себя риску. Но Ирена их не слушала. Послушать – означало бы исчезнуть для матери. Кузина, которая во время заточения Ирены приходила ухаживать за Яниной, обещала остаться с больной; все вокруг убеждали Ирену бежать. Но она все равно не могла оставить мать. Ночью Ирена перебралась к соседке, живущей этажом выше и согласившейся ненадолго приютить беглянку. Прячась так близко от матери, Ирена могла, осторожно спустившись вниз, проводить с ней хотя бы немного времени.

Но даже это было неразумно. Ирена могла навлечь беду на них всех, и Юлиан постепенно терял терпение. Как-то ночью, в последнюю неделю января, чуть было все и не случилось. Сразу после окончания комендантского часа, когда улицы пустели и начинались рейды гестапо, на лестнице многоквартирного дома Ирены снова раздались топот тяжелых сапог и грубые голоса с немецким акцентом. Сердце ее замерло. Ирена знала, к чему эти звуки. В гестапо поняли, что она сбежала, и теперь здание обыскивают. На первом этаже с грохотом хлопали двери. Ирена безнадежно оглядела маленькую квартиру… В шкаф? Спрятаться под кроватью? Но прятаться смысла нет. Все равно найдут. Было глупо умирать вот так. Как глупо. Ирена уже не могла поверить, что вела себя настолько безответственно. Она поняла, что на этот раз ее арест убьет мать. Выражение лица приютившей Ирену соседки ясно показывало, что та поняла – это и ее смертный приговор тоже. «Внутри мы уже умерли от страха», – говорила потом Ирена335.

«Я не знаю, как долго это длилось – минуты текли словно вечность, – пока мы не услышали, что топот постепенно удаляется»336. Когда в коридорах снова стало тихо, в дверь соседки постучали, и кузина Ирены вручила ей записку, а потом, быстро ее обняла и исчезла. Прощай, Ирена. Ты должна уйти.

Ирена развернула тонкий листок бумаги, руки ее дрожали. Она прочла душераздирающее послание от матери: «Они снова ищут тебя, тебе нельзя даже приближаться ко мне, чтобы проститься. Уходи как можно быстрее»337. Гестаповцы обыскали все нижние этажи здания и остановились всего этажом ниже того, где пряталась Ирена.

Ирена наконец уступила. Какие могли быть еще варианты, если речь шла о жизни ее матери? До нее дошло, что она была ужасной дочерью. Юлиан Гробельный быстро организовал Ирене новые документы, и она, прятавшая в убежищах тысячи людей, теперь сама вынуждена была скрываться. На короткое время, пока Ирена выздоравливала и набиралась сил, ей было позволено остаться в Отвоцке с Юлианом, Галиной и Адамом. Но задерживаться на одном месте ей – находившейся теперь в самом верху списка людей, особенно упорно разыскиваемых гестапо, – было невозможно. Для ее и Адама безопасности было необходимо постоянно переезжать, меняя убежища. Из-за ее дерзкого побега немцы с аллеи Шуха запоздало поняли, что в Сопротивлении она была отнюдь не просто маленьким винтиком. Охота на Ирену началась.

Она получила новые документы, и как и сотням детей, которых она спасла, Ирене пришлось заучивать множество разных деталей «своей» жизни. Звали ее теперь Кларой Домбровской. Ирена перекрасила волосы в рыжий цвет, в архивах Армии Крайовой сохранилось ее портретное описание того времени: рост около 160 сантиметров, стройная, с «слегка орлиным носом», яркими голубыми глазами, короткой стрижкой338. После первых нескольких недель на свободе, проведенных в Варшаве и в Отвоцке на излечении, Ирена стала постоянно переезжать с одного места на другое. В том же Отвоцке были и другие безопасные уголки. Какое-то время она провела у дяди в Новы-Сонче339. Когда становилось слишком горячо, она возвращалась в Прагу, скрываясь в Варшавском зоопарке, где еще с осени, когда ее арестовали, нашла убежище часть руководства «Жеготы», включая Адольфа Бермана340. Только так, постоянно меняя конспиративные квартиры, и можно было выжить, но при этом Ирена страшно скучала по матери и Адаму.