Чем безусловно хорош Роман Виктюк? Он никогда не издевался над русской классикой. Вот не чувствует он особенностей русской национальной охоты – и ничего об этом и не сообщает. В нашей культуре он – иностранец родом из театра, из театра, вымечтанного, вычитанного когда-то из книжек, театра, ищущего свой язык вне литературы – и преподающего сей язык отечественным актерам. Для упражнений в театральном языке русская классика не годится абсолютно: даже если вы оставите от текста Островского или Гоголя одни ошметки – они все равно подомнут под себя и раздавят своей сокрушительной художественной силой все ваши опыты и потуги. Для таких упражнений Виктюк всегда брал незатейливые итальянские пьесы, где от души валял дурака поперек сюжета, забавляясь чередованием пластических реприз и атмосфер. Комедия «Путаны» Нино Манфреди – из ряда подобных экзерсисов. В ней два персонажа – проститутка по прозвищу Принцесса (Екатерина Карпушина) и литератор-интеллектуал Армандо (Ефим Шифрин); Виктюк добавил еще пятерых клоунов, обозначенных как «путти» (Евгений Атарик, Дмитрий Бозин, Михаил Вишневский, Олег Исаев, Фархад Махмудов), четверо из которых одеты в полосатые трико, а один загримирован под Чарли Чаплина; это – виктюковские персонажи, призванные вести героев по немудреным лабиринтам комедии положений, не без искр юмора сочиненной известным актером. Манфреди происходит из итальянского неореализма, а потому, конечно, проститутка в его иерархии ценностей занимает куда более почетное место, чем претенциозный интеллектуал, она и честнее, и добрее, и умнее его. Она – из жизни, а он – выморочное и бесполезное, хоть и трогательное существо. С положительной прекрасностью Принцессы режиссер нисколько и не спорит, тем более имея на руках такой очаровательный кусок натуры, как Екатерина Карпушина. Рыжая, высокая, с мелодичным и женственным, чуть хрипловатым голосом и умилительной походкой в стиле «вышел гусь погулять», Карпушина отлично контактирует со зрителем и совершенно на месте в роли доброй дурочки. Но и обозначенный сюжетом «интеллектуал», пишущий сценарий под названием «Экзегеза», недалеко от нее ушел. Амплуа Шифрина в театре Виктюка давно определилось и носит имя «придурок». Трудно поверить, что он вообще что-то пишет, этот игрушечный человек с застывшим лицом, с механической аккуратностью выдающий репризы. Сюжет знакомства и совместной жизни дурочки и придурка, существующих, как два ангела, вне Эроса, на чистой бескорыстной симпатии, дрейфует в густом комическом тумане, который производят ангелы театра – путти, но, кстати, четко считывается и остается зрителю вполне ясным. Путти, чьи движения поставлены клоуном Л.Лейкиным, окружают героев, сопровождая их рассуждения буквальными пластическими гримасами в духе «зримой песни», разыгрывают вариации на темы воображаемой «Экзегезы», разгуливают по сцене в виде страусов (для этого актер сгибается пополам, выставляя вверх руку с согнутой кистью – получаются шея и голова, напоминающие страусиные), а Принцесса кормит этих клоунских страусов блестками. Если добавить, что героиня любит китайскую музыку, что позволяет режиссеру развернуть пару вариаций на темы китайского театра, общий стиль постановки, я думаю, будет вам понятен. В этой изобретательной и забавной ахинее есть, однако, добродушная комедийная трогательность, что-то чистое, детское, пестрое, мечтательное. Как та карусель, о которой грезит Принцесса и которую она в конце концов покупает. Потому что она никакая на самом деле не проститутка, а Королева ангелов, а герой Шифрина – никакой не киносценарист, а ее верный паж. Жизнь совсем не то, чем кажется, маски, которые мы носим, – жалкие и временные. За поверхностью реальности таится что-то совсем другое. Для измерения, взятого Виктюком в «Путанах», это другое – веселая игровая стихия, ласково обнимающая чистых и простодушных героев, по счастью не разбившихся об ту скалу, что уготована основным персонажам виктюковского мира. Это – не «про это», отчего же не повеселиться? Когда придет «это», будет не до веселья…

2

Критик Марианна Димант однажды заметила, что театр Романа Виктюка лучше всего воспринимать как узкоспециализированный, вроде театра «Патриот» или театра для глухонемых («мимики и жеста»), – он предназначен для лиц гомосексуальной ориентации. Действительно, кому бы еще понадобилась сентиментально-вульгарная гомомелодрама «Рогатка» Н. Коляды с ее невыносимой стилистикой педагогической поэмы? Решилась, однако, пойти. Посмотрю, думаю, на «меньшинства», что ли. Да и за Сергеем Маковецким надо приглядеть – в каком он виде опосля присвоения ему звания народного артиста России… мало ли занятий пытливому уму… тем более – зима…

Меньшинства, говорите? Зал был переполнен, в основном женщинами средних лет – опорой государства. Они страшно сочувствовали героям, тихо плакали – прям слезами – и по окончании зрелища рукоплескали минут тридцать. Сердобольность русских женщин, конечно, не поддается никакому исчислению, но секрет не в том. Зрителю надобно одно: искренность и сила страдания, дабы он мог сочувствовать действию. Остальное – детали. В конце концов, принц Датский Гамлет ничуть не ближе нам по причине своей гетеросексуальности (впрочем, весьма сомнительной), чем инвалид Илья из сочинения Коляды. Человек, который любит и страдает, всегда ляжет на сердце, а кого он любит, неважно. Какую-то там очередную чертову куклу – какая разница, это кукла-мальчик или кукла-девочка?

Мне всегда казалось, что Роман Виктюк принял гомоэротизм не как физиологическую ориентацию, а как романтическую, подпольную, сектантскую веру. Эта вера имела своих героев, пророков, мучеников и проповедников, тихомолком передавала своим адептам зашифрованные манускрипты, слушала свои заветные песнопения, вербовала неофитов и вязала трусливых сторонников узами тайного братства. Но вот бледные цветы, расцветавшие в глубинах советских катакомб, преспокойно колышутся на огромадных грядках мировой массовой культуры, никого не удивляя. Ядовитое очарование рассеяно. Всякое тело есть или потребитель, или товар, красивое юношеское тело – хороший и выгодный товар. Ах, мой милый Августин, все прошло, все.

Но Роман Виктюк так и остался душою там – там, где несчастный обезумевший Верлен стреляет в юного Рембо, там, где бедный Чайковский бежит от мерзкой жены, где ублюдочные английские судьи крушат судьбу великого Уайльда, а вечный Тадзио, лукаво улыбаясь, уходит в море, унося с собой жизнь и рассудок композитора Ашенбаха…

Можно как угодно юмористически трактовать виктюковский гомоэротизм, но его обращение к Эросу как к двуликому, грозному и всесильному богу – черта настоящего художественного мироощущения. С «этим» он не шутит и в «это» не играет. Об «этом» поставлен спектакль «Пробуждение весны» по пьесе Ф. Ведекинда.

В Петербурге был показан так называемый мастер-класс, род публичного прогона, сопровождаемого режиссерскими комментариями Виктюка, который, навроде всепроникающего демиурга, скрывался у правой кулисы и делал разные замечания актерам. Зрелище – длительное, несколько занудное, но большей частью энергичное и глубоко мрачное – показывало со всей определенностью, что рано, рано нам сбрасывать Р.Г. Виктюка с парохода современности. Черный низ, белый верх – универсальная физкультурная форма любого тоталитаризма – юность века, юность человека. Ведекинд писал о мучительном пробуждении пола – а мы уже знаем, что пробудилось «весной» двадцатого столетия, – и хор юных физкультурников, азартно и дисциплинированно двигающихся под знакомые немецкие песенки, возбуждает все возможные по этому поводу ассоциации. Планшет устлан грубыми жестяными мисками – из таких хлебало свою баланду человечество XX века – по ним ходят, их пинают ногами, издавая характерный скрежет и глухой звон. Сверху падает дождь из голых пластмассовых пупсов – какое точное для судьбы человека нашего столетия слово «пластмасса», действительно, люди были низведены до состояния «пластмассы» – они смешиваются с мисками, им отрывают головы, руки и ноги, давят, швыряют. Хруст, треск… можно счесть такую символику и наивной, меня она впечатлила. Образная атмосфера дикого агрессивного мира, где юность и весна не радуют, а ужасают, вызвала у меня в памяти первые две строчки известной революционной песни: «Вихри враждебные веют над нами, темные силы нас злобно гнетут». Да, вихри и силы этого мира – темные, и Эрос тут не исключение, а один из главных двигателей черной драмы. Название пьесы звучит траги-иронически – какое уж тут «пробуждение весны», когда перед нами «победа смерти» (кстати, так называлась пьеса Ф. Сологуба, которую вслед за «Пробуждением весны» поставил в театре Комиссаржевской В.Э. Мейерхольд в начале века).