— И он был тоже великолепен. — У Марч какое-то странное чувство. Холлис на нее не смотрит. Ни разу не взглянул. — У тебя все нормально?

— Единственная проблема: здесь собачий холод. Топка не работает.

— Как и телефон.

Холлис встает, идет к камину. Присев на корточки, кладет в него лучину и поленья. Всегда как-то спокойнее не смотреть в глаза тому, кому врешь. Хотя, по существу, ничего из того, что он сказал, не было ложью. Он действительно ездил на озеро — правда, не упомянул, чем там занимался: трахал Элисон Хартвиг.

Ничего такого он не планировал. Заехал в маркет «Красное яблоко» за кормом для собак, а там — она, Элисон, покупает яичный коктейль матери и содовую детям. Он лишь взглянул на нее — и тут же понял: надо. Надо трахнуть хоть кого-нибудь, все равно кого!

Он всегда, всегда был отдан на милость Марч! Его любовь к ней — как агония. Это из-за нее он чувствует себя нищим, попрошайкой, даже теперь, при его-то деньгах. Больше ему этого не вынести. Пусть теперь его просят. Пусть Элисон Хартвиг умоляет ей всадить.

Подойдя, Марч кладет ему руку на плечо. Ее прикосновение неудержимо побуждает плакать. Но он не станет. Все вокруг шептались, когда умер сын: «Посмотрите-ка, ни одной слезинки…» Может, у него вообще нет слез. Может, он не человек вовсе. Так или иначе, плакать он не способен и — более того — не хочет.

— Мне недоставало тебя сегодня, — произносит Марч.

Холлис тянется к ее руке, но по-прежнему избегает взгляда. Он, не мигая, смотрит на огонь перед собой — и горе тому, кто встанет у него на пути.

Холод с севера пришел в Новую Англию в виде мокрого снега и ледяной крупы. Декабрь. Ветер льнет к обнаженным стволам, сквозит меж супругами на их семейных ложах, срывает дранку с крыш и забивается в стенные трещины. Единственная зелень ныне — кусты остролиста и старые живые изгороди, да и те частенько белым-белы от снега. Бурундуки и куницы незаконно обживают подвалы, совы прокрадываются на чердаки. Ночная темь — что твой сапфир, все синее и синее. Зимы здесь бывают так холодны, что слеза замерзает, прежде чем сорвется, а дыхание пони обращается в лед еще в ноздрях, и его мучает удушье.

В этом году декабрь столь льдисто-чист, что воздух, кажется, вот-вот издаст звон, словно колокол. В первую пятницу месяца, как издавна повелось, ставится городская елка — напротив муниципалитета, рядом с Основателем, который, знаменуя праздничность момента, будет украшен венком из плюща вплоть до Нового года. Неделя морозов — терпимо для жителя Новой Англии, но две-три — уже чересчур. У «Льва» всегда самый лучший бизнес в такое время года, что ни день — толпы посетителей. Обычно говорят, причиной тому крепкий сидр, подаваемый лишь в декабре, но старожилы знают: просто сейчас нечем больше заняться, кроме как сидр попивать да языком трепать, а «Лев» декабрьским вечерком — лучшее место для того и другого.

— Здесь что, весь Дженкинтаун сегодня собрался? — удивлена Сьюзи, переступая с матерью порог бара.

Только-только закончилось заседание библиотечного комитета. Луиза там как секретарь (в следующем гору, слава богу, им уже не будет), Сьюзи — в качестве репортера, цель которого тиснуть в завтрашний «Горн» «увлекательнейшую» статью об очередной кампании по сбору средств.

— Возьми два сидра, — говорит Луиза, ища глазами свободный столик.

Сьюзи идет к стойке.

В такую пору года здесь в ходу довольно серьезные напитки, и гам стоит такой, что, сев, они сдвигают стулья, почти соприкасаясь головами, — иначе слова не услышишь.

— Да, и не забудь упомянуть в своей статье Харриет Лафтон. На ней держится весь наш комитет. Я, кстати, хотела Марч в него вовлечь, но с ней вообще нет никакой возможности связаться!

— Знаю. Мне тоже пока не удалось.

Сьюзи регулярно набирает номер фермы Гардиан — безуспешно. Недавно к ним звонил из Калифорнии Ричард, сказал, что точно так же не может дозвониться Марч, а от Гвен не получал ни весточки вот уже несколько недель. Услышав это, Сьюзи тут же собралась и поехала на ферму. И то, что она там увидела, ей очень не понравилось.

— Что ты здесь забыла? — сказал, завидев ее, Холлис.

Неприкрытая враждебность его тона была столь явной, что Сьюзи непроизвольно отшатнулась. Она прикрыла рукой глаза от солнца, чтобы лучше понять выражение его лица, но понимать-то было особенно нечего: перед ней стоял дико раздраженный мужчина, испепеляющий ее взглядом.

— Я приехала повидать Марч. Это что, федеральное преступление?

Ответом ей был только ветер, сквозящий между ними. Взад-вперед хлопают расшатанные ставни дома.

Сьюзи почти физически ощущает, как Холлис мучительно выискивает способ избавиться от нее, придумать на ходу какую-нибудь ложь. Странно, она никогда раньше не замечала, как он состарился. Фигура, конечно, моложавая, но сам он…

— Ну и что будешь теперь делать, а? Вызовешь полицию и она под конвоем выпроводит меня с твоей земли?

Прежде чем он нашелся что ответить, у двери появилась Марч. Она выбежала и крепко обняла подругу.

— Почему ты не сказал мне, что здесь Сьюзи? Ты просто безнадежный мизантроп, и ничего тут не поделаешь.

Марч обвивает его руками и, несмотря на хмурое выражение лица, целует. И в этот миг, в ее объятиях, Холлис счастлив.

— Он вечно недоволен, — говорит Марч, увлекая подругу на кухню пить чай. — Что заварим? Твой любимый китайский «Улун»? Угадала?

— Надо же, помнить еще, не забыла.

Сьюзи сложно не разглядеть, как испещрены стали белым темные волосы Марч. Она перестала их подкрашивать и теперь скрепляет сзади серебряными заколками. Вошел Холлис и, позволив Марч подразнить его «пещерной нелюдимостью», вышел, но у Сьюзи ощущение, что он где-то рядом, слушает их разговор.

— Мне тревожно за тебя.

В доме тускло, холодно, на Марч плотный серый свитер (наверняка один из тех, что надоел Холлису).

— Тебе всегда за меня тревожно, — смеется она. — Я, кстати, давно хотела к тебе заехать, но, как назло, «тойота» отчего-то «сдохла». Как только Холлис ее отремонтирует, я приеду. Вот видишь, нет никаких причин для беспокойства…

«Нет, есть», — думает сейчас Сьюзи, сидя в баре рядом с матерью.

— Сказать по правде, лучше бы Марч никогда сюда не возвращалась. И что она в нем нашла?

— Любовь, — произносит в ответ Луиза, и ее интонация удивляет горечью.

Сьюзи, наклонив голову, внимательно смотрит на мать.

— Ты что, правда думаешь, я ничего не знала? — спрашивает та.

— Ты это… о папе?

— Не очень подходящая тема для обсуждения.

Луиза теребит пуговицу на блузе. Даже косвенный разговор об отношениях Билла Джастиса и Джудит Дейл для нее непереносим. На Сьюзи накатывает волна огромной нежности к матери.