— И вы встречаетесь с Ниной Троян? — спросил я.

— Бывает, но не часто. В основном — когда у нее неприятности. Тогда Нина звонит мне, открывает душу, жалуется на судьбу. Вот, как недавно, когда сняли ее мужа с министерского поста. Впрочем, не его одного. Новая метла по-новому метет… С вами, кстати, товарищ юриспрудент, интересно беседовать, не оставите телефончик? Может, еще побеседуем…

— Конечно, Семен Яковлевич, о чем речь. С удовольствием.

— Замечательно! — обрадовался Полонский, записал мой домашний телефон и, попрощавшись, засеменил по аллейке, ведущей в проходной двор.

Итак, Светлана — сестра Трояна. Троян — побочный сын опального главы правительства, Светлана — дочь опального министра, брошенная мужем ради дочери нового генсека. Мой приятель из института Международных отношений сказал: «Она хотела убить Белова, но вместо этого вышла замуж за маршала Агаркина». Нет, не вместо, а для того, чтобы расправиться с предавшим ее мужем, а заодно и с его новой семьей, вышла она замуж за маршала. Альянс реванша и жажды власти. Командует всем сам Агаркин. «Сталин» — это он, несомненно. Троян — исполнитель, Светлана — вдохновитель и помощник. Но несмотря на эти открывшиеся мне коллизии человеческих судеб, меня нисколько это не тронуло. Пусть жрут друг друга, пусть дерутся за власть, за овладение ускользнувшим от них троном — я не злорадствовал от знания гибельной тайны Троян-Беловой-Агаркиной. Что мне, Александру Турецкому, до того кто будет на самом верху. Для меня ничего не изменится. Так же, как и для моей матери. Для Меркулова. Для Ирины. Но по долгу службы я обязан раскрывать преступления, совершенные во имя уязвленного самолюбия, тупого тщеславия, всесильной власти, — поэтому я буду страховать Женю Жукова при встрече с Трояном в манеже сегодня вечером, а пока что мне надо поставить последнюю точку в «моем следствии». И с этой целью я иду к Пушкинской площади на переговорный пункт и отыскиваю в телефонной книге номер телефона неоднократной чемпионки и рекордсменки мира и Европы…

Квартира Анны Чудновой вся уставлена призами и увешана вымпелами и медалями. Сама Анна готовит кофе на кухне и жалуется басом:

— Кофемолке лет сто пятьдесят. Выбросить пора, а жалко. Видишь, какая у нее ручка — старина! На-ка, покрути, я пока воду вскипячу.

Я беру допотопную кофемолку и снова сажусь в кресло — рядом с Анной чувствую себя неполноценным, она выше меня сантиметров на пятнадцать.

Мы знакомы с ней десять минут, но уже добрые приятели. Она, что называется, свой парень.

— Ты с сахаром?.. Хорошо. С молоком? Без…

Это тоже хорошо, а то у меня молока-то и нет… Я вообще, знаешь, готовить не умею. Для кого? Вот ребеночка хочу взять из детдома, буду ему шапочки вязать, это я умею, и кашу варить. Чего-то я о ерунде такой говорю, ты ведь по делу.

Лицо у Чудновой некрасивое, с крупными рябинами, без косметики. А глаза добрые и грустные. Звездная болезнь ее не одолела, видно.

— Да, так вот о Светке Араповой. Красавица, конечно, фигура — высший класс. Мужики на пляже слюни распускали. Но холодная. Даже неживая, я бы сказала. И завистливая. Она меня ненавидела, я знаю. Вперит свои зеленые глаза, голос тихий, слова как будто роняет. Одна моя подружка говорила:

«Анька, она тебя отравит, ей-Богу». А я-то что? Что у меня, кроме спорта, может быть в жизни? Кто меня замуж возьмет, такую оглоблю… Ну, это я опять ерунду… Так вот после Олимпийских игр в Москве в 80-м году, когда она проиграла не только мне, а вообще ни одной медали не заработала, у нее случился стресс и болезнь какая-то нервная. Несколько месяцев в больнице пролежала, мы к ней ходили, но она не очень-то радовалась нашим визитам. У нее по всему телу, а особенно на голове, такой псориаз пошел, но потом ее вылечили, все-таки в кремлевке лежала, отец тогда еще министром был. Ей прописали постоянный кварц, она круглый год загорелая ходила. Потом она замуж вышла, и больше я о ней ничего не слышала.

— А в какой больнице она лежала?

— Ух… Сейчас вспомню… Ну да, в Боткинской, в кремлевском корпусе.

Заведующая отделением долго рассматривала мое удостоверение. Она имеет полное право отказать в моей просьбе, поскольку у меня нет официального запроса прокуратуры. Затем она так же долго изучает мое лицо, пишет что-то на листочке бумажки и вызывает секретаршу.

— Вы можете ознакомиться с историей болезни Араповой, но справку о диагнозе — выписку из истории болезни — я могу выдать только по письменному запросу следственных органов.

Секретарь принесла историю болезни. Я пролистал ее от начала до конца — она изобиловала латынью.

— Вы мне можете сказать своими словами, чем, — я ищу подходящее слово, — чем страдала гражданка Арапова?

— Очень тяжелая форма стригущего лишая, — говорит врач. — Практически наступило полное облысение… Я помню ее, она очень переживала и не хотела, чтобы ее навещали. Только с братом она оживлялась, а так все молчала… Характер у нее был очень тяжелый, даже злой. Да, неприятная болезнь для такой молодой, такой красивой девушки. Трагедия, я бы сказала. Я сама заказывала для нее парик у знакомого парикмахера… перед выпиской.

Троллейбус тащился как катафалк, каждую минуту замирал перед светофором. И в троллейбусе было так душно, что с меня градом катил пот. И снова я почувствовал сильную боль в затылке, и к горлу подкатила тошнота. Я старался не думать о разговоре с врачами, но думалось само собой, и это вызывало еще большую тошноту.

Романова оторвалась от телефона, спросила Грязнова:

— Ты уверен, что вас не надо страховать?

— Уверен, а то все дело завалим. Женька идет пустой, микрофоны я у него из задницы все повыкидывал. Он поедет на троллейбусе, мы с Турецким на машине.

— Пистолет тоже забрал? Может, лучше было оставить, хлопцы… — Романова волнуется. Поэтому говорит несвойственным ей спокойным тоном. — Ну и что — пусть обыщут. В крайнем случае, отберут…

— Александра Ивановна, у него не должно быть ни одного подозрительного предмета, а ты хочешь пистолет ему всучить.

— Беспокоюсь потому что… Шофером с вами Вася поедет, новый паренек. Я с Погореловым буду на радио сидеть здесь до победного…

Мы застряли на перекрестке у гостиницы «Москва», на часах уже без одной минуты семь, а нам еще надо пересечь Манежную площадь. Но вот путь открыт, мы прижались к тротуару около улицы Герцена, и я сразу увидел одинокую фигуру Жукова под круглыми городскими часами. Две минуты восьмого. Жуков посмотрел на часы над головой и двинулся к вестибюлю.

— Ты, Саша, оставайся с Васей и слушай воки-токи.

Грязнов выскользнул из «Волги», и скоро его рыжая голова замаячила у очереди, змейкой обогнувшей угол Манежа. Было уже пять минут восьмого. И тут, в нарушение всех правил движения, к самому входу подрулила шикарная «Ауди», и из нее вышел высокий военный. И мы услышали голос Грязнова: «Внимание». Вася выжал сцепление, и снова раздался грязновский тенорок: «Отставить. Они за собой пустили хвост». Я внимательно следил за Тройном. Он поднялся по ступенькам Манежа, и спортивный парень в желтой тенниске, стоявший возле дежурного милиционера, указал ему головой на дверь. Через пару минут оба — Жуков и Троян вышли из вестибюля. Я был уверен, что Женя видит Грязнова, хотя он ни разу не посмотрел в его сторону. Троян открыл перед Жуковым дверцу, сел рядом, и «Ауди» тронулась с места, повернула налево, и пошла вдоль Александровского сада. «Внимание! Следите за вишневым «Жигулем» на улице Герцена! Сразу за ним!» Я потерял Грязнова, я видел только рванувшиеся с улицы Герцена «Жигули». Вася под прикрытием троллейбуса развернулся на Манеже, и в машину почти на ходу ворвался Грязнов.