Джордж бросил на жену негодующий взгляд поверх супницы с черепаховым супом. Ее глаза сказали ему, что она очень хорошо понимает его мучения и разделяет их, но умоляет быть терпеливым.

Следующий клинок был брошен, когда слуги принесли блюда с жаренным на открытом огне кафельником и запеченной олениной.

– У нас есть и другие хорошие новости, – заявила Изабель с улыбкой. – Расскажи им о фабрике, Стэнли.

И Стэнли рассказал, как школьник, повторяющий вызубренный урок.

– Значит, армейская обувь? – спросил Джордж. – Полагаю, вы уже подписали контракт?

– Да, – сказала Изабель. – Но прибыль в этом деле не самое главное, мы вовсе не для этого купили «Обувь Лэшбрука». Мы хотим помочь стране.

Джордж не удержался и возвел глаза к потолку. К счастью, Констанция этого не заметила.

– В одном эгоистичном соображении я все же должна признаться, – продолжала Изабель. – Если дела на фабрике пойдут хорошо, Стэнли не придется больше всецело зависеть от тех дополнительных выплат, которые он получает от завода Хазардов, чтобы как-то восполнить его скудное жалованье в военном министерстве. Он наконец встанет на ноги.

«Ну да, скорее, будет у Кэмерона в руках», – подумал Джордж.

– Если каждый из вас будет управлять собственным делом, – улыбаясь самой неискренней из улыбок, добавила Изабель, – в семье быстрее наступит гармония, а разве не к этому мы все стремимся? Разумеется, мы полагаем, что доход от процента участия Стэнли в прибыли завода по-прежнему будет выплачиваться…

– Не волнуйся, Изабель, никто не собирается тебя обманывать.

Услышав раздражение в голосе мужа, Констанция коснулась его руки:

– Дорогой, думаю, нам не стоит долго засиживаться. Ты говорил, что завтра у тебя тяжелый день.

За столом снова воцарилась фальшивая вежливость. До конца ужина Изабель пребывала в приподнятом настроении, словно выиграла в карточной игре, зайдя с козыря.

Когда супруги возвращались в отель в наемном экипаже, Джордж наконец взорвался.

– Из-за этого обувного контракта Стэнли я тоже чувствую себя чертовым спекулянтом! Мы продаем флоту листовое железо, а восьмидюймовые колумбиады – министерству, в котором я работаю…

Констанция ласково погладила его по руке, пытаясь успокоить:

– Не думаю, что это одно и то же.

– Да? Я что-то большой разницы не вижу.

– А что бы ты стал делать, если бы Союзу срочно понадобились пушки, но заплатить за них правительство не могло? Если бы тебя попросили производить оружие на таких условиях?

– Стал бы искать способы все-таки добыть деньги. У меня есть обязательства перед людьми, которые у меня работают. И они ждут свое жалованье каждую неделю.

– Но если бы ты смог решить вопрос с зарплатой, ты бы ответил согласием. В этом и есть разница между тобой и Стэнли.

Джордж с сомнением покачал головой:

– Ох, не знаю, так ли я свят. Но знаю точно, что наши пушки будут сделаны намного лучше, чем башмаки Стэнли.

Констанция засмеялась и обняла его:

– Вот поэтому-то Стэнли может превратиться в спекулянта, а ты всегда будешь Джорджем Хазардом. – Она поцеловала его в щеку. – За это я тебя и люблю.

В отеле Констанция с облегчением увидела, что их сын благополучно вернулся из военного лагеря, который ему очень хотелось увидеть. Констанция боялась отпускать его одного, считая, что Уильям еще слишком юн. Но Джордж убедил ее не проявлять излишней заботы. Мальчику полезно было набраться нового опыта.

– Макдауэлл уже на марше, – сообщил Уильям родителям с огромным энтузиазмом. – Дядя Билли сказал, что сражение с южанами, возможно, начнется в субботу или в воскресенье.

Стэнли за ужином объявил о том, что они ни в коем случае не намерены пропускать это зрелище. Перед сном Джордж и Констанция обсудили возможные риски такой поездки. Констанции хотелось поехать, и, рассчитывая на согласие мужа, она уже заказала большую корзину с едой у Готье. Джордж молча восхитился своей женой – за столь короткий срок пребывания в Вашингтоне она успела узнать массу полезных вещей, и в том числе то, что ни к какому другому, менее престижному поставщику обращаться просто не стоит.

– Ладно, – согласился он. – Поедем.

В тот вечер Билли написал в своем дневнике:

Сегодня из города приезжал мой племянник и тезка. Получив разрешение капитана, я возил его к зданию окружного суда Фэрфакса, чтобы посмотреть на движение войск. Зрелище было по-настоящему грандиозным – развевались знамена, сверкали штыки, грохотали барабаны. Добровольцы продемонстрировали высокий боевой дух перед предстоящим сражением. Некоторые подразделения – не инженерные, но выполняющие ту же работу, уже подверглись обстрелу скрытых батарей, когда расчищали дороги от поваленных мятежниками деревьев. Наша рота, к моему разочарованию, вместе с силами округа остается в тылу. И все же, должен признаться, я чувствую и некоторое облегчение. Бой может оказаться серьезным, хотя добровольцы ведут себя так, словно их ждет веселая прогулка. Мне рассказывали, что перед сражением солдаты обычно сильно нервничают и оттого много шутят. Теперь я вижу, что это действительно так, – такого количества прибауток и острот, как сегодня, я не слышал никогда. А еще все поют одну и ту же песню – «Тело Джона Брауна», и так увлечены музыкой и весельем, что забывают обо всем остальном. Старших по званию они вообще не слушают, устав не соблюдают. Неудивительно, что Макдауэлл не слишком-то им доверяет. Когда мы с Уильямом возвращались в лагерь – на своих двоих, потому что не нашли ни одной подводы, ехавшей в ту сторону, мы проходили мимо палатки капитана Ф. и услышали, как он молился во весь голос: «Вот, приходит день Господа лютый, с гневом и пылающей яростью, чтобы истребить с земли грешников ее». – «Что это?» – спросил мой изумленный тезка. Я ответил: «Думаю, стих из Книги пророка Исаии…» Но выяснилось, что мальчик спрашивал совсем о другом и просто хотел знать, кто это говорит. А потом он и вовсе сбил меня с толку, спросив, не отвернется ли Бог от наших друзей Мэйнов. Я ответил ему честно, как только мог, что, возможно, если судить с нашей стороны, то отвернется. Но тут же добавил, что наши противники рассчитывают на любовь Господа с неменьшей верой. Юный Уильям быстро соображает, как и его отец; уверен, он все понял правильно. Капитан Ф. пригласил его присоединиться к нашей молитве, был чрезвычайно сердечен с ним и хвалил за умные вопросы. Уильям оставался в лагере, пока в городке не зажгли костры, потом сел на свою лошадь и поехал обратно в Вашингтон, где, как мне говорили, тоже царит большое волнение. Когда я пишу эти строки, то все еще слышу вдали грохот подвод, топот копыт и пение добровольцев. Мне бы тоже хотелось быть сейчас там.

Бретт скучала по Констанции, и тоска ее росла еще и оттого, что в Бельведере сейчас жила совсем другая женщина, которая ей очень и очень не нравилась.