– Ну вот. А потом получатся премиленькие локоны. – Она приподняла последнюю прядь – волосы у Вирджилии были густыми и очень красивыми. – Утром соберем их в сетку. Будешь очень модной.

Увидев в зеркале свое улыбающееся лицо рядом с безжизненной маской Вирджилии, она растерялась. Однако постаралась не показать этого.

– На кровати ночная рубашка. Завтра первым делом поедем в город и купим тебе новую одежду.

– Мне нечего надеть.

– Попросим у кого-нибудь.

– У меня нет денег.

– Не важно. Считай это подарком.

– Ты не должна…

– Нет, должна. Помолчи. Я хочу, чтобы ты почувствовала себя более уверенно. Ты ведь привлекательная женщина.

Это наконец вызвало улыбку – недоверчивую и презрительную. Снова ощущая досаду, Бретт отвернулась.

– Отдохни как следует, – сказала она. – Увидимся утром.

Вирджилия по-прежнему сидела не двигаясь, лицо ее ничего не выражало. В полном отчаянии Бретт вышла из комнаты, решив, что зря потратила вечер.

Дверь закрылась, но Вирджилия еще долго сидела на кровати, положив руки на колени. Никто и никогда раньше не называл ее привлекательной. Никто и никогда даже намеком не заставил ее поверить, что ее можно считать симпатичной. Она была далеко не красавица и знала это. И все же, глядя сейчас на свое освещенное лампой отражение в зеркале, она видела совсем другую женщину, которую вполне можно было назвать интересной. Уложенные по моде волосы красиво обрамляли лицо; даже обычно землистая кожа теперь выглядела намного лучше – после ванны на ней появился легкий румянец, и небольшие оспины, которых она всегда стыдилась, стали почти незаметны. В горле Вирджилии набух ком.

Когда Бретт сказала, что хочет ей помочь, первой реакцией Вирджилии было подозрение, второй – усталое безразличие. Но теперь, когда она сидела перед зеркалом, что-то в ней шевельнулось. Не счастье, нет; она вообще редко испытывала такое чувство, и уж конечно не сейчас. Пожалуй, это можно было назвать интересом. Любопытством. Но как ни назови, это все же было маленьким ростком жизни, внезапно пробившимся сквозь твердую землю.

Вирджилия встала и, развязав пояс, распахнула халат, чтобы увидеть себя.

Что ж, если надеть корсет, грудь еще вполне может выглядеть неплохо. Тело заметно постройнело, – пожалуй, муки голода, которые она испытывала после того, как продала последние украденные ценности, имели и положительную сторону.

Вирджилия сбросила халат на пол и, внезапно охваченная волнением, сделала шаг вперед. Рука ее – сначала неуверенно, а потом все смелее – потянулась вперед и коснулась так удивившего ее отражения в зеркале.

– О… – только и смогла выговорить она, и глаза ее наполнились слезами.

Заснуть еще долго не удавалось, и около полуночи она встала с кровати и отдернула занавески на окнах, чтобы свет зари мог разбудить ее. Рано утром, в ночной рубашке и халате, она уже сидела в столовой и ждала, когда Бретт выйдет к завтраку.

В воскресенье утром Джордж проснулся в пять часов. Стараясь не шуметь, он осторожно встал с кровати, но, как видно, был все-таки недостаточно осторожен, потому что уже скоро разбудил и Констанцию, и детей.

– Ты волнуешься, как мальчишка! – сказала она, зевая и лениво одеваясь.

– Хочу увидеть сражение. Полгорода надеется, что оно будет первым и последним в этой войне.

– А ты, па? – спросил Уильям, который испытывал такое же радостно-тревожное волнение, как и его отец.

– Я бы не рискнул строить догадки.

Джордж застегнул на поясе старый армейский ремень и несколько раз проверил, надежно ли лежит в кобуре кольт 1847 года. Констанция наблюдала за его приготовлениями молча и только чуть хмурилась.

– Уильям, – махнул рукой Джордж, – принеси мою фляжку с виски и держи ее при себе. Патриция, а ты помоги маме с корзиной для пикника. Я пойду за экипажем.

– Я бы лучше дома осталась, – скорчила недовольную рожицу Патриция. – Почитала бы или покормила ворон на аллее.

– Ну-ну, – сказала Констанция, когда Джордж вышел. – Ваш отец все подготовил, договорился. Мы едем.

Как оказалось, то же самое сделала и немалая часть населения Вашингтона. Даже в столь ранний час множество всадников и разнообразных экипажей уже собрались на окраине города возле Лонг-Бридж, где постовые проверяли пропуска. В толпе ожидавших слышались оживленные разговоры, смех; многие взяли с собой театральные бинокли или подзорные трубы, купленные или взятые взаймы ради такого случая. День обещал быть погожим; ароматы нагретой земли и летнего воздуха смешивались с запахами конского пота и духов.

Наконец подошла очередь Хазардов. Джордж показал пропуск военного министерства.

– Большое оживление здесь сегодня, – заметил он.

– Вы бы видели, сколько уже проехало, капитан. Час за часом все едут и едут. – Отдав честь, постовой махнул рукой, и коляска тронулась дальше.

Они пересекли мост; Джордж ловко правил двумя лошадьми, нанятыми вместе с ландо и стоившими ему баснословной суммы в тридцать долларов за день. Однако он согласился на такую цену без возражений и еще считал себя счастливчиком; среди ехавших сейчас рядом с ними фаэтонов, двуколок и карет попадались и куда более экзотические средства передвижения, в том числе подвода молочника или фургон одного известного городского фотографа, украшенный его именем.

Дорога оказалась неблизкой; чтобы доехать до расположения войск, им нужно было преодолеть почти двадцать пять миль. Два часа растянулись в три, мили пробегали одна за другой; они проезжали мимо кукурузных полей, небольших ферм и покосившихся хижин. Белые и черные люди с одинаковым изумлением наблюдали за вереницей экипажей и всадников.

После прохода армии Макдауэлла дорога была совершенно разбита. Карета сильно раскачивалась и подпрыгивала на ухабах, и Констанцию с детьми то и дело кидало из стороны в сторону. Патриция громко жаловалась на неудобство и слишком долгую поездку.

Наконец они решили остановиться возле небольшой рощи. Констанция с дочерью вышли первыми, а когда они вернулись, в лесок пошли Джордж и Уильям. Когда все снова собрались в карете, Джордж опустил верх, чтобы удобнее было любоваться пейзажами, залитыми солнечным светом. Это немного успокоило Уильяма, однако Патриция продолжала сетовать на скуку и сердилась. Джорджу пришлось немного поговорить с ней, чтобы она перестала ворчать.

Слева их ландо обогнал какой-то всадник. Джордж узнал его – это был один из сенаторов. Он уже видел здесь трех известных людей из палаты представителей. До Фэрфакса оставалась еще пара миль, когда Уильям взволнованно дернул отца за рукав:

– Па, слышишь?

За скрипом колес и топотом копыт Джордж не заметил далекого грохота.

– Это артиллерия, точно, – сказал он.