Она думала, что проснулась, вырвалась из кошмара с хлопаньем крыльев за несколько мгновений до звонка, но, возможно, перешла из сна в Коннектикуте в сон диалога с призраком.

После телефонного разговора она повернулась к Никки, обняла ее рукой и снова заснула. Так они и проснулись, обнявшись. Если говорила она во сне, значит, в какой-то момент просто повернулась к Никки и обняла ее.

К тому времени, когда Эми вернулась в номер мотеля, она уже приняла решение не рассказывать Брайану о сестре Мыши. Во всяком случае, пока не рассказывать. Может, потом, в дороге.

Прежде чем лечь спать прошлым вечером, Брайан отправил Ванессе электронное письмо. И пока Эми прогуливала Никки, Ванесса прислала ответ.

Назвала ресторан в Монтерее[33], где ему остановиться на ленч.

Завтрак они взяли в кафе быстрого обслуживания, поели на ходу, мчась на север по автостраде 101. Где-то к полудню намеревались добраться до Монтерея.

Первые три часа за рулем сидел Брайан. Говорил мало, главным образом мрачно смотрел на дорогу.

Хотя ему хотелось получить опеку над дочерью, он волновался, в каком состоянии найдет ее, до какой степени она возложит на него ответственность за свои страдания.

Эми не раз пыталась отвлечь его от таких грустных раздумий, иногда даже завязывался разговор, но быстро угасал, и Брайан вновь уходил в себя.

В итоге Эми тоже пришлось заняться самоанализом, и она признала, что не решилась рассказать Брайану о телефонном звонке сестры Хасинты не из-за скептицизма. Конечно же, она полностью отдавала себе отчет, что говорила с умершей монахиней совсем не во сне.

Ее остановило требование сестры Хасинты рассказать Брайану часть истории, о которой она умолчала прошлой ночью (то ли от усталости, эмоциональной и физической, то ли от чувства вины). Эми оборвала повествование смертью Никки в «Mater Misericordia», а теперь вот собиралась с духом, чтобы продолжить.

После того как машину припарковали на полосе для отдыха, чтобы размять ноги и предоставить Никки возможность сделать свои дела, за руль села Эми. Теперь пришла ее очередь не отрывать глаз от дороги. То есть она могла рассказывать свои историю, не глядя на Брайана, и вот это придало ей мужества.

Но все равно у нее была возможность приближаться к самому чудовищному событию своей жизни постепенно, отдельными шажками. Так что начала Эми с маяка.

— Я тебе говорила, что несколько лет жила на маяке?

— Большую часть маяков отличает отменная архитектура. Я бы помнил, если бы ты рассказывала мне о своей жизни на маяке.

По тону чувствовалось: он знает, что и она бы помнила, если б рассказывала ему, и напускная небрежность вопроса указывает на важность затронутой темы.

— С появлением спутниковой навигации большинство маяков не эксплуатируются. Другие автоматизированы — электричество заменило масляные лампы.

— Многие переоборудованы в гостиницы.

— Да. Они располагаются в домике смотрителя, но в некоторых номера есть даже в самом маяке.

Тот маяк высился на скалистом мысе в Коннектикуте. Эми приехала туда в двадцать лет, уехала в двадцать четыре.

Она не объяснила, что привело ее туда, не упомянула, жила ли там одна или с кем-то еще.

Брайан, похоже, чувствовал, что вопросы притормозят ее, а неудачный вопрос, заданный слишком быстро, мог оборвать ее историю.

Она говорила о скалистых берегах, захватывающих видах, которые открывались из комнаты на вершине маяка, где находился фонарь, об архитектурных особенностях домика смотрителя.

Подробно описала и сам маяк, круглый вестибюль, отделанный деревянными панелями, кованое ограждение винтовой лестницы. Наверху в фонарной комнате находились дорогие линзы Френеля[34], овальные по форме, которые направляли лучи галогеновой лампы мощностью в тысячу ватт в центр линз, усиливая их. А потом сфокусированный луч выходил наружу, светил над черной Атлантикой.

Они прибыли к ресторану в Монтерее, когда она закончила рассказывать о том, что в начале девятнадцатого столетия линзы Френеля были очень тяжелыми и их поворот (чтобы луч мог описывать дугу) обеспечивали, укладывая линзы на основание из жидкой ртути. Очень плотная, ртуть выдерживала вес линзы и уменьшала трение до минимума.

Ртуть — вещество крайне токсичное, поэтому со временем ее заменили системой рычагов и противовесов, которая, в свою очередь, уступила место электромоторам.

А до этого некоторые смотрители маяков сходили с ума в результате ртутного отравления.

Билли Пилгрим был единственным пассажиром чартерного «Лирджета», который летел из Санта- Барбары в Монтерей.

Стюард, в черных брюках, белых смокинге и рубашке с черным галстуком-бабочкой, говорил с английским акцентом.

Едва в десять утра самолет поднялся в воздух, Билли подали поздний завтрак: сливки с клубникой, омлет с лобстером, гренок с маслом.

Чемодан с одеждой он оставил в отеле в Санта-Барбаре, потому что вечером, после того как те, кому положено, отправятся в мир иной, собирался вернуться и вновь стать Тайроном Слотропом.

Второй чемодан, с оружием, взял с собой. В одной половине лежал «Глок-18» с удлиненной обоймой на тридцать три патрона. Во второй — разобранная снайперская винтовка.

Прежде чем уйти из отеля, Билли достал из чемодана газету для любителей пулевой стрельбы и положил на кофейный столик в гостиной. Его не тревожила еще одна возможность трансформации газеты в рисунки собаки, выполненные Брайаном Маккарти. То была галлюцинация, спровоцированная усталостью. Просто он хотел по возвращении почитать газету, ничего больше. Других причин не было. Билли прекрасно себя чувствовал.

Стюард принес подборку глянцевых журналов. Открыв один, первым делом Билли увидел рекламу дорогих мужских костюмов в журнальный разворот. На двух страницах трое молодых мужчин в отменно сшитых костюмах прогуливали трех золотистых ретриверов.

Билли закрыл журнал и отложил в сторону. Фотоснимок ничего не значил. Совпадение.

Подозревая, что такой же рекламный разворот мог появиться и в других изданиях, Билли не стал пролистывать начало следующего журнала. А сразу открыл его на середине, где обычно публиковали большие статьи, а не рекламу. Попал на историю о поп-диве и ее трех золотистых ретриверах.

На фотоснимке под заголовком три собаки смотрели прямо в объектив, и что-то в их взгляде подсказало Билли: несколько месяцев назад, когда велась съемка, собаки знали, что много недель спустя он, Билли Пилгрим, будет смотреть на них именно так, как и смотрел сейчас, в состоянии крайнего нервного возбуждения. Все три собаки улыбались, но Билли видел в их глазах совсем не смех.