Когда я обнаружила это место, внутри не было следов жизни, только остатки строительного мусора и резиновый сапог с рваным голенищем. Постепенно я натаскала туда консервов, банок с медом, вьетнамских бамбуковых циновок и одеял. Но вместо войны началась перестройка, и необходимость в бомбоубежище отпала. Время от времени я все же инспектировала это место, которое называла про себя «бункером».

Все запасы, конечно, сгнили, но сама точка осталась незасвеченной: за все демократическое время туда только раз попробовал вселиться бомж (который, видимо, приполз в делириуме по дну оврага, а затем забрался в трубу). Мне пришлось провести жесткий сеанс внушения – боюсь, что бедняга забыл не только об этом овраге, но и о многом другом. После этого я вывесила на входе защитный талисман, чего обычно избегаю, поскольку расплатой за магию, меняющую естественный ход вещей, рано или поздно становится смерть. Но здесь вмешательство было минимальным.

Когда Александр попросил спрятать его, я сразу поняла, что лучше места не придумать. Но добраться туда оказалось непросто – он шел все медленнее, часто останавливаясь, чтобы перевести дыхание.

Наконец мы дошли до оврага. Его скрывали разросшиеся кусты орешника и какие-то растения семейства зонтичных, название которых я постоянно забывала – они всегда вырастали здесь до чудовищных размеров, почти как деревья, и я опасалась, что это из-за радиации или химического заражения. Александр кое-как спустился в овраг, согнулся и влез в трубу.

– Направо, налево?

– Налево, – сказала я. – Сейчас свет включу.

– Ого, тут даже свет есть. Ну и малина, – пробормотал он.

Через минуту я помогла ему снять плащ и уложила на циновки. Только тут я заметила, что его серый пиджак весь пропитан кровью.

– Там пули, – сказал он. – Две или три. Сможешь вынуть?

Я успела кинуть в сумку свой «leatherman». Некоторый медицинский опыт у меня имелся – правда, последний раз я занималась этим очень давно и вынимала из мужского тела не пули, а наконечники стрел. Но разница была непринципиальной.

– Хорошо, – сказала я. – Только не визжи.

За все время процедуры – а она оказалась довольно долгой – он не издал ни звука. После одного особенно неловкого поворота моего инструмента его молчание стало таким гнетущим, что я испугалась, не умер ли он. Но он протянул руку к бутылке с остатками водки и сделал глоток. Наконец, все было кончено. Здорово искромсав его, я вынула все три серебряных комка – в двух остались впечатавшиеся черные шерстинки, и я поняла, что в него стреляли, когда он был… Я не знала, как называть его новый облик – слово «собака» казалось мне обидным.

– Готово, – сказала я. – Теперь надо перевязать чем-нибудь стерильным. Ты полежи здесь, а я схожу в аптеку. Тебе чего-нибудь купить?

– Да. Купи цепь и ошейник

– Что?

– Да ничего, – сказал он и попытался улыбнуться. – Шучу. Насчет лекарств не волнуйся, заживет, как на собаке. Купи несколько бритв и флакон пены. И воды минеральной. У тебя деньги есть?

– Есть. Не волнуйся.

– И к себе не ходи. Ни в коем случае. Там наверняка уже ждут.

– Это я и без тебя понимаю, – сказала я. – Слушай… Вспомнила. У Михалыча такой прибор есть, который местоположение определяет. По датчику. Вдруг у меня где-нибудь среди вещей такой датчик остался?

– Не бойся. Он тебя на понт брал. Нет у нас никаких датчиков. Тебя через уборщицу пробили, которая к тебе за кипятком ходит. Она у нас с восемьдесят пятого года работает.

Век живи, век учись.

Когда через несколько часов я вернулась с двумя пакетами покупок, он спал. Я села рядом и долго смотрела на его лицо. Оно было спокойным, как у ребенка. А на полу стоял стакан, в котором лежали три окровавленных серебряных бутона. Оборотня убить трудно. Вот Михалыч – сколько ни лупи его по голове, только веселее становится. Шампанское, говорит, в голову ударило… Остряк. Тут, правда, не шампанское, а пули – но все равно моего Сашеньку таким пустяком не возьмешь.

Как помогает нашему коммьюнити этот миф о том, что оборотня может убить только серебряная пуля!

1) Раны никогда не гноятся, и не нужна дезинфекция – серебро природный антисептик.

2) нам достается меньше пуль – люди экономят дорогой металл и часто выходят на охоту с одним-единственным патроном, полагая, что любое попадание будет смертельно.

Но в реальной жизни выстрел гораздо чаще оказывается смертельным для охотника. Если бы люди пораскинули мозгами, они бы, конечно, догадались, кто распускает эти слухи насчет серебряных пуль. Но люди думают хоть и много, но неправильно, и совсем не о том, о чем надо.

В пакетах, которые я принесла, были продукты и кое-какая хозяйственная мелочь. Когда я спустилась в овраг и поволокла их по темной бетонной трубе, я вдруг подумала, что ничем, в сущности, не отличаюсь теперь от тысяч замужних русских девочек, на хрупкие плечи которых свалилось ведение домашнего хозяйства. Все случилось так неожиданно и было настолько непохоже на те роли, которые мне приходилось играть в жизни раньше, что я даже не могла понять, нравится мне это или нет.

*

Про оборотней принято думать, что духовные проблемы их не волнуют. Мол, обернулся лисой или волком, завыл на луну, порвал кому-нибудь горло, и все великие жизненные вопросы уже решены, и сразу ясно – кто ты, зачем ты в этом мире, откуда сюда пришел и куда идешь… А это совсем не так. Загадки существования мучают нас куда сильнее, чем современного человека рыночного. Но кинематограф все равно изображает нас самодовольными приземленными обжорами, неотличимыми друг от друга ничтожествами, убогими и жестокими потребителями чужой крови.

Впрочем, я не думаю, что дело в сознательной попытке людей нанести нам оскорбление. Скорее это просто следствие их ограниченности! Они лепят нас по своему подобию, потому что им некого больше взять за образец.

Даже то немногое, что люди про нас знают, обычно донельзя извращено и опошлено. Например, про лис-оборотней ходят слухи, будто они живут в человеческих могилах. Слыша такое, люди представляют себе кости, зловоние, разложившиеся трупы. И думают – какие, должно быть, мерзкие твари эти лисы, если живут в таком месте… Что-то вроде больших могильных червей.

Это, конечно, заблуждение. Дело в том, что древняя могила была сложным сооружением из нескольких сухих и просторных комнат, солнечный свет в которые попадал через систему бронзовых зеркал (было не очень светло, но для занятий хватало). Такая могила, расположенная вдали от людских жилищ, идеально подходила в качестве дома для существа, равнодушного к мирской суете и склонного к уединенным размышлениям. Сейчас подходящих могил практически не осталось: распаханы плугами, рассечены каналами и дорогами. А в современных загробных коммуналках и самим покойникам тесно.