Ночь лежала вокруг – огромная, всесильная, невозмутимая ночь, и тишину ее нарушал только дальний шелест – сухой и как бы жестяной. Это ветер перебирал ржавые листья дубняка, притаившегося где-то неподалеку. Шагов Вячеслава, который где-то спускался по тропе или поднимался по ней, не было слышно – как будто, выскочив из пещеры, он растворился где-то в ночи, как растворился бы призрак, и Лиза в самом деле подумала, что все происшедшее между ними было слишком прекрасным – и в то же время слишком ужасным, чтобы происходить в реальности. Потом она снова ощутила боль там, где была сорвана нежная кожа на шее, коснулась того места, где привыкла ощущать прикосновение китайского медальона, и тихо заплакала, стараясь не всхлипывать, чтобы Вячеслав – если вдруг он не убежал, а притаился где-то поблизости – не услышал ее рыданий и не подумал, что она плачет для того, чтобы разжалобить и вернуть его.

Гордость возмутилась так бурно, что Лиза зажала рот рукой, вернулась в пещеру почти не дыша и только тут дала волю рыданиям. Ей хотелось бы оказаться отсюда как можно дальше, где угодно, только бы подальше! – но было полным безумием идти в темноте по тропе, по которой и при свете-то дня она рисковала сломать шею. «Лучше бы сломала!» – мрачно подумала Лиза, но внезапно вспомнила, что не одна на свете, что есть отец, которому ее смертью была бы нанесена последняя рана, что у нее остался невыполненный долг – долг перед Женькой, Вадимом Петровичем, мамой и, к ее изумлению, долг перед той китаянкой, подарок которой так коварно сорвал с ее шеи Вячеслав, ну и долг перед Тополевым, которого Лиза должна спасти не только для того, чтобы узнать у него тайну его предвидения, тайну загадочных слов о враге, восставшем из могилы, о женщине и «руке отца»…

«Ничего страшного не произошло, – твердила она себе, – ты дождешься утра в пещере, здесь тепло, можно подкладывать дрова в костер, ничего с тобой не случится, а когда рассветет, ты найдешь тропу в деревню и встретишься с Тополевым, который, конечно, нашел приют у своего дядюшки-браконьера. И ты узнаешь тайну, которая окутывала смерть твоих близких, узнаешь, что такое эта «рука отца»…»

Догадки, пугающие догадки снова закружились в голове, болезненные подозрения, которые начали обуревать ее после того, как она узнала перевод нанайских слов, нахлынули с новой силой, и Лиза была рада этому, как ни были они тяжелы и безнадежны, потому что эти размышления хоть и слабо, но все же помогали заглушить сердечную боль, уводили от мыслей о жестокости Вячеслава. Но нет, стоило вспомнить его имя, как закружились воспоминания о нем, в которые она изо всех сил пыталась вбить клинья тех недоумений и загадок, которые ее заботили на работе и ради которых она и собиралась встретиться с Абрамовой. Все эти люди, которые побывали на лечении в психиатрической лечебнице и были из нее выписаны вроде бы здоровыми, но неузнаваемо изменившимися чисто психологически, ставшие человеконенавистниками, которые изощренно и необычайно хитроумно начинали издеваться над случайными, посторонними, никакого вреда им не причинившими, порою даже совершенно незнакомыми людьми, прикрывая свою гнусную пакость, а то и жестокость справками из психиатрической лечебницы. Причем это происходило без всякого повода! Казалось, их провоцировало к нападению случайно произнесенное слово! И на всех этих справках о полном выздоровлении этих садистов, на справках, защищавших их от уголовной ответственности, стояла подпись доктора Людмилы Павловны Абрамовой…

И вдруг Лизу так и ударило мыслью: а что, если Вячеслав просто ненормален? Ведь иного объяснения его беспричинной жестокости нет, невозможно найти ей объяснение! Типичный поступок безумца.

«Тогда ты тоже ненормальная, – сурово сказала себе Лиза. – Ничем иным невозможно объяснить то жуткое видение, которое посетило тебя! Или это Вячеслав заразил тебя своим безумием, как смертельной болезнью?»

И что?! Получалось, что Вячеславу был нужен только медальон? Он действовал только ради обладания медальоном? Ради этого спас Лизу на опасной тропе? Ради медальона целовал ее, ради медальона нахлобучил на нее свою шапку, которая до сих пор валяется где-то в пещере? Ради медальона сливался с Лизой всем существом своим так, что…

Что она поверила, будто Вячеслав любит ее! Но любила только она… А он?!

Голова болела от злых мыслей, от ревности, от любви.

Медальон.

Медальон!

Вспомнилось, как алчно тянулась Абрамова к медальону. Нет, не может быть, при чем тут Вячеслав? Но та женщина, которая возникла в воображении Лизы, та женщина, от которой он вырвался, как вырвался и от Лизы, была мала ростом, как Абрамова, изящна… Нет, Абрамова, когда Лиза встретилась с ней, была полной, и лицо, это было не точеное лицо Абрамовой, Эмили Марти, – это было лицо разноглазого мужика!

О разноглазом мужике говорил Эпштейн. Мужчина с разными глазами убил его жену, а потом превратился в женщину…

Что же это за чудовищный гермафродит?!

Как с ним связан Вячеслав?..

Лиза с силой прижала руки к лицу, пытаясь остановить слезы, но уже невозможно было никакими средствами удержаться от рыданий, вспоминая, как все было прекрасно, волшебно – и как чудовищно кончилось!

И вдруг она почти испуганно поняла – нет, не кончилось! Безумец или в здравом рассудке, жестокий или милосердный, принадлежащий только ей или отдающий себя другой и даже другим, надежный или опасный, словно каменистая скользкая тропа – ей был нужен только Вячеслав, он один. И она будет бороться за него, добиваться его, врачевать его всей силой своей любви… И если надо, попросит помощи у отца, потому что Вячеслав – это единственный мужчина, с которым ей хотелось связать жизнь, и единственный человек, ради которого она готова была воспользоваться всеми доступными и недоступными средствами, пусть они даже покажутся кому-то преступными.

Наверное, что-то подобное приходило в голову китайской Ван Сань-цзе…

Лиза вспомнила черные глаза, в которых было столько любви, что от нее можно было опьянеть, вспомнила губы, которые жгли ее огнем, плоть мужскую, соединенную с ее плотью, вспомнила – и вдруг почувствовала, как отходит боль и горечь. Нахлобучила его шапку, упиваясь воспоминаниями и тихо всхлипывая, улеглась поудобнее около трепещущего костра, который что-то ласково нашептывал ей, смежила веки, выдохнула любимое имя – и вдруг заснула крепко-накрепко, а во сне явился ей Вячеслав, не то выдуманный и приукрашенный ее любовью, не то подлинный, и сказал, подойдя так близко, что жаркое дыхание согревало ее губы: «Я люблю тебя, но меня держит рука, какая-то костлявая рука. Я не могу противиться этому чудовищу!»

…Лиза вскинулась, глядя на серый пепел костра, на серую рассветную мглу, которая уже реяла на выходе из пещеры.

Ночь прошла. Но не о ночи думала она!

Опять рука! Костлявая рука… кость…

Кости, которые были украдены из кабинета учебных пособий мединститута.

«Рука отца», – говорил Тополев.

Его отца? Или…

«Он не может больше ждать, потому что хочет увидеть дочь!» – объясняет Женька…