— Не убил голубя потому, что за ободранного кота узбек дает двести рублей, ясно? А я не только голубей жрать хочу. Где я еще деньги возьму с такой рожей?

Мальчишку трясло то ли от ярости, то ли он пережитого. Действительно если попрошайничать, будут шарахаться. Ну, или кривиться и подавать, отворачиваясь… Так себе выбор.

— Какое мне дело, — проговорил я, задумчиво потирая подбородок. — Помочь захотел.

Мальчика перекосило.

— Мне⁈

И вот теперь мне стало страшно, я не нашелся, что сказать. И ведь правда ему две дороги — на тот свет или в маньяки. В наше время можно было бы сделать пластику, пересадить хрусталик, в девяностые никто никому не нужен и здесь точно не делают таких операций. И если у симпатичного приветливого сиротки есть шанс попасть в семью, то обезображенный мальчишка никому не нужен. В детдоме его, скорее всего, травили, вот он и подался в бега, и теперь один против всего мира. Чем сильнее ударят, тем больнее захочется ответить. Так будет, пока он не сломается окончательно или не лишится разума и правда не начнет убивать слабых ради удовольствия.

— Тебя как зовут? — спросил я, просто чтобы сбить его с волны.

— Ян.

— Так можешь идти? — Я протянул руку. — Давай отсюда уйдем.

Мальчик, кривясь, поднялся сам. Остановился, покачиваясь, и у него расфокусировался взгляд. Похоже, сотрясение все-таки есть. Потому я подставил плечо, но Ян не стал на него опираться.

Мы направились не к остановке, а по пригорку куда-то вверх, мимо частных домов, а я лихорадочно думал, куда бы его пристроить хоть на время. Мои беспризорники заклюют, да и чувствуется, что это интеллектуально развитый ребенок. К друзьям вести опасно — вдруг он все-таки способен убить или покалечить?

— Когда это случилось? — Я провел по своему лицу.

Думал, Ян промолчит или огрызнется, но он поделился, волосами закрыв обезображенную щеку:

— В декабре. В доме начался пожар, и меня придавило бревном из крыши, сестру тоже придавило, но больше, и она сгорела.

— А мать?

— Побежала спасать котов. Не нас — котов! Тоже сгорела. Меня пожарные достали.

— И ты мстишь котам? — осторожно поинтересовался я.

— Коты, куры, голуби… Мне за котов платили — что непонятного? Платили бы за голубей — бил бы голубей.

Ну, хорошо хоть не живодер-садист…

— Ненавижу котов, — скривился Ян, опровергая мою догадку.

— Но ведь ты понимаешь, что коты не виноваты. У них вообще разума нет!

— Не было бы котов, сестру бы спасли.

Он остановился, облизнул разбитые губы, потер ушибленный бок.

— Ладно. Допустим, убьешь ты всех котов, что изменится?

— Если бы их не было… Вообще! — Он оперся о ствол вишни, тяжело задышал.

Похоже, придется его тащить в больницу, вот и пристрою на время.

— Были бы собаки, хомячки… — развил свою мысль я. — Снусмумрики какие-нибудь. И твоя мать любила бы их больше, чем своих детей, потому что… — Я смолк, опасаясь назвать ее дурой.

— И сейчас, ты видел, они готовы были убить — из-за кота, — бормотал Ян, будто не слыша меня. — Опять.

— Я не готов убить человека из-за кота, — сказал я. — Просто они думают, что раз ты кота убил и ободрал, то их тоже сможешь, и боятся. А не потому, что думают, что ты хуже кота. Дошло?

Яну, похоже, полегчало, он собрался идти дальше, но я его остановил:

— Побудь здесь, я сгоняю в аптеку, перекиси куплю…

Мальчика перекосило, но он взял себя в руки и по привычке опустил голову, чтобы спрятать волосами ожог. Он боялся, что человек, который, возможно, единственный за долгое проявил сочувствие, его бросит. Но не стал цепляться за меня, навязываться, пусть и, наверное, очень хотел. Просто сел в тени, притянув колени к животу.

Пока покупал перекись и вату, а потом в магазине стоял в очереди за кефиром и печеньем, я думал о том, сколько Ян на улице. Видимо недавно, уж очень отличается от других бродяжек, те готовы руки облизывать дающему, этот — гордый, и ассимилироваться у него вряд ли получится.

Выстояв очередь, я купил еще и мороженого — самому хотелось, и вернулся к Яну. Он сидел там же, уткнувшись в колени. Видимо, уже простился со мной. Вздрогнул, когда я уселся рядом.

— На вот, — я отдал ему перекись. — Промой свои ранения, а потом поешь.

— Зачем ты это делаешь? — спросил он.

— Съесть тебя хочу, как ты — кота, — пошутил я и сразу же успокоил его: — Ты нормальный пацан. С мозгами и собственным достоинством, я просто хочу помочь.

— Правда? — Из здорового глаза на меня взглянул не затравленный звереныш — человек.

Я намочил перекисью вату, сунул ему в руку.

— Давай, а то еще гнить начнешь.

Обработав ссадины, мальчик приступил к трапезе. Он был голоден, но не запихивался жадно, а с достоинством вкушал, поглядывая на меня.

— Давай ты не будешь мстить котам, — говорил я, рассчитывая, что сработает дар внушения. — Просто забудешь про котов. И не будешь думать, что все люди тебя ненавидят. Вообще большинству на тебя плевать.

Откуда-то я знал: на этого мальчика мой дар не подействует, потому что внушению поддается только тот, кто слаб.

Что же с тобой делать, малой? Как давным-давно, еще в прошлой жизни, учила баба Валя: «Если не собираешься брать домой кота или щенка, не гладь его». Я не только погладил, но и покормил, так что деваться некуда, придется брать ответственность за мальчика со свихнутой психикой. Ассимилировать его в общество, учить доверять миру. А потом разбогатею, куплю большой дом и…

И что? Сделаю приют? Так всех замерзающих не обогреешь, всех голодных не накормишь. Всех — нет, но если получится пригреть хотя бы нескольких, это уже много. А уж для этих нескольких такая милость — настоящий джекпот.

— Ты где ночуешь? — спросил я.

Ян сперва прожевал, потом ответил:

— На море. Если дождь, под мостом или в трубе под дорогой.

— Только честно скажи, ты воруешь?

— Нет, ты че! Собираю бутылки и… ну… бью котов, обдираю и сдаю узбекам.

Убийство котов — не зов души, и это дает надежду, что мальчик не безнадежен: промысел котов кажется ему менее