царского манифеста возникла и в других сёлах. Так возник бунт, получивший название Кандевского дела и распространившийся на соседние уезды. Дело шло о десятке тысяч крестьян, и тут губернское начальство стало задумываться.

Губернатор Данзас дал знать в Петербург и запросил на усмирение бунта воинскую команду. Метод пугать по очереди крестьян и помещиков не срабатывал. В Кандевку прибыла 2-я рота Казанского пехотного полка, но её оказалось мало. В с. Черногае крестьяне вступили в схватку с солдатами и вышли победителями. Четыре крестьянина были убиты и двое ранены, но и рота потеряла убитыми двоих солдат. Чембарский исправник и управляющий Черногайским имением были бунтовщиками схвачены и закованы в железо. Тогда в Кандевку послали ещё три роты указанного полка.

16 апреля в Кандевку прибыл генерал-майор Дренякин и при полных регалиях стал увещевать 8-тысячную толпу. Словам генерала не вняли, и тогда он отдал приказ стрелять в толпу. Но и под выстрелами крестьяне продолжали кричать, что на работы на помещика не выйдут. Раздались новые залпы, и толпа, оставив на месте 11 убитых и 28 раненых, стала разбегаться. Начались аресты и разборки, в которых самых ярых зачинщиков бунта отделяли от менее виновных. Особенно «отличился» находившийся в отпуске гвардейский солдат Горячев, который считал своим долгом «стоять за мужиков». Горячева присудили к семикратному прохождению через 100 шпицрутенов и сослали в Сибирь. Вторым по важности оказался 72-летний гренадёр и герой Отечественной войны Елизаров, награждённый четырьмя орденами. О своём долге стоять «за правое крестьянское дело, за Бога и за Царя» он смело заявил Дренякину. Дубасов пишет, что никаких данных о его наказании, кроме лишения боевых наград, он в архивах не обнаружил. Вполне возможно, что от более сурового наказания ветерана освободили.

Участники Кандевкского бунта были осуждены по трём категориям: первую в количестве 18 человек лишили всех прав, наказали телесно и отправили в сибирскую ссылку; вторую, 29 человек, тоже лишили всех прав и после шпицрутенов отправили на поселение; третей группе в количестве 9 человек дали по 300 розог и отпустили по домам. Дубасов добавляет, что через три года все сосланные в Сибирь «всемилостивейшее были прощены и возвратились домой».

Но что там непонятливые крестьяне и хитрые помещики! Военный генерал-губернатор А.А.Закревский, по словам Селиванова, уже после опубликования манифеста, не хотел верить в отмену крепостного права. Когда к нему пришёл губернский предводитель П.П.Воейков (1856—1862) и сказал, что московские дворяне по примеру дворян северо-западных губерний желают освободить своих крестьян, а по сему случаю он, предводитель, намеревается созвать в Москве дворянский съезд, Арсений Андреевич аж затрясся от гнева и не только отказал в созыве съезда, но и запретил даже говорить об этом. Он считал, что «в Петербурге одумаются, и всё останется по-старому».

Закревский не был одинок в своём неприятии манифеста 1861 года. У него было много последователей, в том числе и среди царских чиновников. Недаром об этом в «Губернских очерках» писал М.Е.Салтыков-Щедрин: «Целые мильоны ничтожнейших шалопаев рыскают по градам и весям любезного отечества со специальной целью явно и тайно уничтожать и подрывать действие 19 февраля…»

Некто И. Ф.Горбунов поместил в «Русской старине» за 1891 год список слов, которые якобы после отмены крепостного права вышли в России из употребления. Не будем подвергать истинность этого смелого утверждения, обратимся лучше к приводимому им лексикону, посвящённому способам наказания крепостных, и воздадим хвалу великому могучему русскому языку и его талантливым носителям.

Лексикон разделен на части. Первая часть его посвящена розгословию. Используя коренные слова «порка-пороть-сечь», Горбунов приводит целый веер производных от них слов, начиная обычными «выпороть» и «запороть», и кончая такими перлами, как «взбутетенить», входившим в словарь становых приставов, или как «брюки примерить», бывшими в употреблении в воспитательных заведениях. Для наказания женщин употреблялись такие эвфемизмы, как «разрумянить», «навестить» или «с праздником поздравить».

А вот какие глаголы входили в словарь полицейских чинов: «отпотчивать», «отжарить», «освежить», «по ж… прогуляться», «разложить», «распороть», «с казённой части взыскать» (для солдат) и т. п.

Раздел второй словаря называется самоуправство. Сначала идёт список словосочетаний, употребляемых в отношении «всех православных христиан, не избавленных от телесных наказаний»: «морду разбить, расквасить, починить», «зубы вышибить, раздробить, по зубам съездить», а потом приводятся зажигательные возгласы типа «В морду!», «В зубы!», «В бараний рог согну!».

Третий раздел посвящён брадоиздранию и власоисхищению. Тут в ходу были выражения «Я тебе бороду-то по волосику выщипаю!», «Все волосы в бороде твоей посчитаю!» или такая дружеская рекомендация, как: «А ты его за волос (т) ное правление, да в нижний земский суд!»

Истинным поборником крестьянской свободы был нижегородский губернатор Александр Николаевич Муравьёв (1856—1861). Он был в восторге от того, что ему выпало счастье проводить в жизнь идеи, за которые ему пришлось пострадать во времена декабристского движения. Александр II в рескрипте нижегородскому дворянству от 24 декабря 1857 года назвал Александра Николаевича одним из первых его чиновников, которые горячо встретили идею освобождения крестьян от крепостного права. Сторонники крепостничества не простили ему этого и к прощальному обеду 22 октября 1861 года написали пасквиль с такими строками:

Тайным действуя путём

С молотком масона,

Ты хотел быть палачом

И дворян, и трона.

В 1857 году нижегородские дворяне-ополченцы, участники Крымской войны, приняли решение освободить своих крестьян от крепостной зависимости и послали к царю своего уполномоченного А.Х.Штевена для поднесения ему акта об отречении от прав на своих крестьян. Давая Штевену подорожную, Муравьёв не выдержал и от полноты переполнявших его чувств зарыдал – сбывалась мечта его юности. Одним из ближайших помощников губернатора в проведении крестьянской реформы стал губернский предводитель отставной капитан-лейтенант Н.П.Болтин (1858—1861).

Курьёзы губернской жизни

Прислушиваясь со вниманием к тем темам, на которые известная

страна в известную эпоху лжёт и фантазирует,

почти безошибочно можно определить степень умственного, нравственного и даже политического развития страны.

А.Ф.Писемский «Русские лгуны»

Губернская жизнь не могла обходиться без курьёзных происшествий, во-первых, из-за сильного противоречия между провозглашёнными целями и реальной провинциальной действительностью и, во-вторых, благодаря эксцентрическим личностям, заполнявшим чиновничий аппарат и зачастую не обладавшим достаточной компетентностью в делах.

Курьёзы начались в самом начале губернской жизни.

Казанский губернатор и ближний воевода Пётр Матвеевич Апраксин (1708—1713) в мае 1711 года отправлялся в поход «для искоренения» кубанских татар. 30 мая, добравшись до Царицына, он стал печалиться, что оставил своё место пустым. Он начал думать, кого можно было оставить вместо себя в Казани, и никого не придумал, кроме своего 4-месячного сына Алексея. Он тут же написал указ «в такой силе, что он оставляет сына своего четверомесячна Алексея Апраксина наместником… Для малолетства его определил к нему старых своих слуг, которым приказал, чтоб его именем всякие дела отправляли». Извещение об этом сделали казанским жителям «на публичном месте», в присутствии самого «наместника», которого приказано было «при том держать под одеялом» – вероятно, чтобы не простудился.

Новый наместник исполнял губернаторские обязанности вполне исправно, и губернская машина крутилась обычным ходом, и возвратившийся из похода папаша объявил сынку всенародную благодарность. Для этого «наместника» мамка вынесла в палату под одеялом, дабы он не «испужался» народа. Но экс-наместник всё-таки заплакал, и Пётр Матвеевич был объяснить народу:

– Вот-ста, смотрите, какое у меня умное дитя: обрадовался мне и плакать стал.

Подчинённые наместника решили польстить начальнику и сказали, что ребёнок весь в своего отца.

– Да не в кого же де-ста быть, что не в нас, Апраксиных! – ответствовал польщённый отец61.

Вятский наместник Степан Данилович Жихарев (1780—1785), дед известного автора «Записок» Жихарева С. П., волею судеб и невежества стал волшебником, способным возвращать к жизни умерших. Всё началось со смерти жены богатого вятского купца, умершей при родах, так и не разрешившись младенцем. Наместнику доложили, что, несмотря на жаркое лето, никаких признаков разложения тела мёртвой купчихи не наблюдается. Степан Данилович поспешил лично удостовериться в этом.

Между тем местные церковные служители спешили с похоронами, получив от купца жирную мзду. Жихарев приказал вызвать лекаря. Лекарь явился с инструментами, чтобы произвести вскрытие тела. Купец и родственники воспротивились этому и лекаря