Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что же, господин Арбелов, – хитро подмигивал мне Шапитилов, когда мы проезжали очередной расположившийся у дороги отряд конных казаков в широких черных бурках, серых черкесках с газырями на груди и больших папахах из овчины, – вы все еще считаете, что здесь уже много лет спокойно? Ставлю полугодовое жалование на то, что ваша подорожная грамота не позволяет вам нанять конвой!
– Да, не позволяет, – развел я руками в ответ. – Не по чину! Но от Кизляра до Червленой – всего день перехода. Учитывая, как охраняются дороги, думаю, что добраться до станицы для меня не составит особого труда.
– Докладываю вам, любезный Марк Антонович, что нужно быть остолопом, чтобы так думать! Псы Шамиля нам не угрожают, но вот его шакалы – вполне. Военные действия сейчас здесь не идут столь явно, чтобы про них писали в газетах и ежедневно докладывали государю. Но, смею вас заверить, характер и нравы местного населения за десять лет почти не изменились. А это значит, что прогулка по здешним дорогам без должной охраны через пару часов чаще всего заканчивается для самонадеянного путешественника смертью или пленом.
– Тогда я остановлюсь в гостинице и тогда уж решу, как мне следует поступить в моем положении.
Шапитилов захохотал:
– Друг мой, здесь нет и никогда не было гостиниц! А чтобы где-то остановиться на постой, вам, как, впрочем, и мне, придется сперва нанести визит местному полицмейстеру. И еще: в отличие от вашей, моя подорожная предполагает по меньшей мере шесть казаков охраны. Поэтому я приглашаю вас присоединиться ко мне и, если вам хоть немного дорога ваша жизнь, настоятельно рекомендую воспользоваться моим предложением…
…Семен Игнатьевич, местный полицмейстер, встретил нас более чем благосклонно. Я и не думал, что совсем посторонних путешественников можно принимать с таким радушием и гостеприимством! Сам Семен Игнатьевич ничем, кроме как, наверное, этим хлебосольством, не отличался; нет, еще, правда, бакенбарды у него были знатные: широкие, длинные, почти до воротника. Его жена обликом и манерами своими была под стать полицмейстеру: дородная добрая женщина, расторопными указаниями она тут же подняла на ноги всю прислугу, чтобы нам приготовили комнаты – выдержанные в восточном стиле, с украшенными оружием коврами на беленых стенах и стенными нишами, заменявшими жильцам шкафы и полки.
Вечером мы спустились к трапезе в главную комнату, которая была убрана так же лаконично, как и наши. Там, восседая в свете ламп на огромном диване за длинным низким столом в окружении поблескивавших со стен сабель и ятаганов, нас уже ожидали хозяин с супругой. Они пригласили нас располагаться, и мы, все вместе устроившись рядком на этом бесконечном диване, сели ужинать.
В зал внесли большое серебряное блюдо с бараниной. Кроме него, теперь на столе красовалась тарелка с большими пшеничными лепешками, ваза с фруктами и внушительных размеров глиняная бутыль с вином. Поручик не ошибся: вино действительно немного пахло керосином и еще будто бы какой-то смолой, но вкус его был приятным, сладковатым, чуть более приторным, чем у вин, к которым я привык.
Отужинав, полицмейстер с Шапитиловым закурили. Дым медленно струился над их трубками; лишь иногда он сонно подрагивал от взмахов веера в руках супруги хозяина, которая со страстным любопытством принялась за расспросы:
– Скажите, Марк Антонович, вы ведь направляетесь во владения Кобриных?
В ответ на мой несколько отяжелевший от плотного ужина поклон моя собеседница продолжала:
– Я совсем не удивлена, что они собираются их продавать. Понимаете ли, дела на разработках всегда шли непросто. Лет пять назад стали ставить эти вышки. Позвали немца, как же его… Семен Игнатьевич, друг мой, подскажите же мне!..
– Геслер, – ответил супруге полицмейстер, не вынимая изо рта трубку.
– Вот, правильно, Иоганн Францевич Геслер! В тех краях было очень неспокойно, он был даже пару раз ранен горцами, но установку этих своих вышек все же наладил, да и местных сумел приструнить. И тут год назад – новость как снег на голову: Геслера вызывают к Кобриным, а на его место присылают какого-то Огибалова…
– Огибалова? – я вздрогнул. – Чудная какая фамилия…
– Ну, он и сам весьма своеобразен, – заулыбалась жена полицмейстера. Она заговорила быстро-быстро, будто бы опасаясь, что не успеет рассказать мне все, что знает. – Нелюдим и пьет много. Мы с Семеном Игнатьевичем думали, что дело пойдет туго, и ему придется с конвоем наведываться туда каждую неделю. Однако нет: новый управляющий оказался не так-то прост, хотя и не был столь учен, как наш Геслер. Спустя неделю после приезда нового управляющего мюриды все-таки совершили очередной набег, и ничего – отбился: говорят, с обеих рук стрелял, хотя и пьян был по своему обыкновению. Но Огибалов, знаете ли, странный человек…
– Это чем же?
– Он к нам в гости приезжал: сам длинный, тощий, но обходительный, сама любезность, а, говорят, коль выпьет – зверь, чистый зверь! Но вы, Марк Антонович, его все же не гоните, если княжьи владения купите, а то там другие не задерживаются. Даже прежний, Геслер, сперва о науках говорил, экспирьенсы проводил всякие, а потом тут же и пил – даже вина не признавал, все ту же горькую лакал. Так что Огибалов, пусть и не особо сведущ в науках, но заправляет там довольно умело. Груб не в меру, но у него жена, так что к тамошним девкам и бабам он равнодушен. Значит, и местные на него зла не держат. Тут это важно! Если кто зуб заимеет, пиши пропало…
Шапитилов ухмыльнулся:
– Господин Арбелов, вероятно, намерен сам управляться. Он уверен, что на Кавказе все спокойно, а вы пугаете его набегами и стрельбой…
– Ах, вы все шутите, поручик, – обмахиваясь веером, засмеялась хозяйка. – Здесь только мы с Семеном Игнатьевичем на своем месте, а остальным сюда стоит лишь по делам наведываться, и чем реже, тем будет покойнее. А мы-то здесь всего навидались, пообвыклись уж тут, на службе-то…
Наш вечер продолжился чашкой обжигающего ароматного медового сбитня, сопровождаемой анекдотами и занимательными случаями из здешней жизни, обсуждением последних новостей и в придачу военными воспоминаниями Шапитилова, заметную долю которых я уже успел услышать от него на пароходе. Впрочем, хозяину они крайне пришлись по душе, и он не упустил случая упомянуть и о собственных былых ратных подвигах и славных приключениях на Кавказе. Они оказались столь обширны,