В половине двенадцатого шесть тысяч турок повели атаку разом и на херсонские роты, и на высоты, занятые казаками. Спешившиеся казаки отбивались геройски. Отстаивая самих себя, они в то же время помогали и гренадерам, обстреливая метким огнем атакующую их конницу. В свою очередь, орудия, бывшие при гренадерах, помогали казакам, и эта взаимная поддержка, доводимая до самоотвержения, спасла и тех и других. Свернувшись в каре, гренадеры держались стойко. Гофман, старый солдат, дравшийся еще под Красном, где под страшным натиском французской кавалерии ему доводилось отступать «тихим шагом», сам распоряжался огнем, не позволяя никому выпустить лишнего заряда. Молча, с ружьем у ноги, стояли маленькие каре, и, только когда турецкая конница со всех сторон налетала на них, как шумная лавина, – каре окутывались белым дымом, гремел залп, и поле покрывалось людскими и конскими трупами. Кровавой баррикадой громоздились перед ними тела врагов, и чем дальше – тем выше рос этот страшный барьер и тем труднее становились атаки. С двенадцати до трех часов пополудни держалась горсть русских под напором шеститысячной конницы. И нельзя сказать, чтобы эта конница дралась нерешительно, вяло или колебалась бы в минуты опасности; под градом пуль она, как порыв урагана, налетала на русские каре и, с размаху ударившись о стену склоненных штыков, с минуту кружилась на месте и, обессиленная, отступала с тем, чтобы повторить удар. Был даже случай, что турки врубились в каре, и гибель его казалась неизбежной. Отважный байрактар, со знаменем в руках, первый наскочил на офицера, капитана Рябинина, и выстрелом из пистолета в грудь положил его на месте. Но солдаты быстро сомкнулись над телом своего командира – и каре устояло. Байрактар был поднят на штыки, и знамя его взято. Это было великолепное трехцветное знамя – малиновое, зеленое и желтое – с надписями из Корана. Выброшенные штыками, турки, правда, успели увезти с собой четыре русских головы, но зато оставили внутри каре с десяток лучших наездников.

Был уже четвертый час пополудни, когда прибыл Бурцев с двумя батальонами (херсонский и ширванский), и почти в то же время показались какие-то войска, приближавшиеся к Дигуру с юга. Это шел авангард Муравьева. Неприятель, заметивший его, тотчас прекратил бой, и батальон сорокового егерского полка с третьим конно-мусульманским полком соединился с Бурцевым.

Упорная защита стоила маленькому отряду Гофмана четырех офицеров и тридцати трех нижних чинов, выбывших из строя; ранен был и храбрый есаул Чирков, командовавший в бою казаками.

В то время как Гофман сражался под Дигуром, отряд Муравьева делал привал в селении Цурцкаби, памятном по кровавому бою, выдержанному здесь Бурцевым. Еще по дороге к этой деревне стали попадаться неприятельские пикеты, по которым можно было заключить, что неприятель где-нибудь близко, и войска отдыхали в Цурцкаби с большими предосторожностями. Около полудня казачьи разъезды дали знать, что впереди слышны пушечные выстрелы. Не было сомнения, что это Бурцев столкнулся с турецким корпусом, и Муравьев, оставив в Цурцкаби обоз, двинулся к нему на помощь. Густой туман, окутывавший горы, скрыл это движение, и только потому неприятель дозволил авангарду его беспрепятственно соединиться с Бурцевым. В сумерках подошли остальные войска Муравьева и стали отдельно, на правом берегу Посхов-чая, напротив Чаборио. На общем совещании решено было на следующий день атаковать неприятельский лагерь одновременно двумя колоннами: Бурцева – со стороны Дигура, Сергеева (колонна Муравьева) – от Посхов-чая. Сам Муравьев, как старший, принял начальство над обоими отрядами. Время для движения рассчитано было верно, но трудность переправы через Посхов-чай и крайне гористая местность задержали движение Сергеева настолько, что бой произошел при совершенно других условиях, чем предполагалось.

Солнце стояло уже довольно высоко, когда колонна Бурцева начала наступление. Впереди шел батальон сорокового егерского полка с горными единорогами и Донским казачьим полком, под общей командой майора Забродского, которому приказано было занять высоты, командовавшие неприятельским лагерем; за ними, в качестве частного резерва, двигался батальон Ширванского полка с двумя орудиями, а еще далее – два батальона херсонцев и третий конно-мусульманский полк с остальной артиллерией.

На небольшой поляне, между двумя деревнями, Нижним и Верхним Чаборио, стоял неприятель. И едва батальон Забродского поднялся на горы, как турки обрушились на него всеми своими силами. Войсковой старшина Студеникин бросился было на помощь за казачьим полком, но должен был спешиться, чтобы отбиваться от массы насевшей на него кавалерии, – и дело сразу приняло дурной оборот. Колонна Сергеева, долженствовавшая по расчету времени уже быть на месте, еще не показывалась; батальон ширванцев, задержанный на пути тяжелой артиллерией, отстал далеко, и Забродский в продолжение часа держался один, возбуждая удивление даже в самом неприятеле. Видя отчаянное положение егерей, Бурцев приказал ширванцам бросить орудия, но ширванцы, понимая важность наступившей минуты, на руках втащили их на горы и вместе с ними явились на поле сражения.

Прибытие свежего батальона заставило Кягьи-бека выдвинуть из лагеря еще два орудия, которые, расположившись у выхода из деревни, открыли огонь по ширванцам. В то же время часть неприятельского корпуса потянулась стороной к Дигуру с целью занять деревню и отрезать русским отступление. Положение Бурцева становилось опасным. Правда, две роты херсонцев, выдвинутые из главного резерва, успели преградить неприятелю путь через Дигурское ущелье, – и турки остановились, но зато остановились и оба херсонских батальона, не зная, где нужна будет их помощь, здесь или в Чаборио.

Таким образом, на главном пункте сражения вся тяжесть боя легла на два батальона, и батальоны эти не только выдерживали натиск целого корпуса, но мало-помалу подвигались еще и вперед. Стрелки Ширванского полка, под командой подпоручика Левицкого, сбив турецкую цепь, бросились даже в деревню, стремясь захватить орудия, но в это время турецкая конница отрезала их от колонны, и стрелки, едва успевшие сомкнуться в кучки, очутились в середине неприятельских войск. Весь казачий полк войскового старшины Студеникина понесся на выручку. Донцы ударили сомкнутым фронтом, смяли турок и, на их плечах ворвавшись в Чаборио, захватили те два орудия, которые так соблазняли Левицкого. Ширванцы также прибежали в деревню, но тогда, когда донцы уже увозили орудия.

Решительная атака казаков произвела в рядах неприятеля минутное замешательство, и Бурцев тотчас приказал своим двум батальонам сомкнутыми колоннами и с барабанным боем двинуться в штыки. Наступила страшная минута. Можно было думать, что неприятель, в десять раз превосходивший силами эту храбрую горсть, сейчас же сомнет ее дружным ударом. Но тут случилось обстоятельство, бесповоротно решившее судьбу турецкого корпуса: из-за фланга пехоты лихо вынесся только что прибывший на поле битвы третий конно-мусульманский полк, и, напутствуемый добрым пожеланием Бурцева, с резким криком «Аллах!» ринулся на турок… В тот же момент в тылу неприятеля появилась и колонна Сергеева.

Дело в том, что Сергеев, двигаясь к Чаборио, встретил на пути Посхов-чай, через который переправиться не было возможности. Сама по себе эта река невелика, и летом на ней везде имеются броды, но в конце мая и в начале июня, во время таяния снегов, она, подобно всем горным рекам, выходит из берегов, в особенности в низменных равнинах, и тогда переправы через нее делаются затруднительными и даже опасными. Войска Сергеева тщетно и во многих местах разыскивали броды, пока наконец, уклонившись далеко к югу, они сумели перейти на другой берег недалеко от деревни Кель. Это кружное направление сильно замедлило движение колонны, но зато счастливо и своевременно вывело ее в тыл неприятеля. Не выдержав страшной атаки татар, поддержанных еще полком Студеникина, и угрожаемая появлением Сергеева, вся линия неприятельских войск бросилась в беспорядочное бегство. Русская конница понеслась в погоню, и мусульмане на легких и быстрых конях, опередив донцов, нещадно рубили своих единоверцев. Это была еще первая служба мусульман в русском отряде, и честь первого боя выпала на долю борчалинских, казахских и шамшадильских татар; они взяли знамя – другое досталось казаку Ефиму Кузнецову – и заставили неприятеля бросить две пушки, еще два знамени, множество вьюков и, наконец, весь лагерь со всем имуществом, снарядами и продовольствием. Победа была полная – весь корпус рассеялся, и сам Кягьи-бек едва-едва успел ускакать в Аджарию. Урон турок простирался, по их показанию, до тысячи двухсот человек только убитыми и был бы еще больше, если бы татарский полк не остановился в покинутом лагере. Находившиеся впереди всех, мусульмане больше всех и поживились добычей. Потом рассказывали, что кроме разных ценных вещей татары набрали там целые груды турецких червонцев.