Когда, через несколько дней забор по улице, сбоку, со стороны Кошман, и, частично, с заднего торца, со стороны Кошиных был готов, закончился отпуск сына.

Остаток забора по заднему торцу и половины со стороны Костылиных, навострившийся Платон доделал уже сам, в одиночку.

Вскоре соседи Кошман внесли свою плату за материал, из которого была сделана их часть забора, и, пропорционально, оплатили его доставку, но не саму работу. Платон ещё до её начала объявил, что они с сыном выполнят установку забора бесплатно, так как на этих, сопредельных, соседских участках не осталось физически дееспособных мужчин.

Вопрос с забором практически был закрыт, за исключением строительства его половины со стороны Костылиных и оплаты своей части торцевого забора Татьяной Кошиной, которая задерживалась в длительной загранкомандировке.

Прошло три года, а Костылины и не чесались. Бронислав Иванович продолжал, правда, изредка, боясь разоблачения, совершать набеги на сопредельную территорию.

В конце концов, терпение Платона лопнуло, и он решил сам доделать оставшуюся часть забора.

Ничего не говоря соседям, он закупил необходимый материал, привёз его и начал ещё не позабытую работу, мечтая наконец-то отгородиться от басурманских набегов на свой участок Бронислава Ивановича, обеспечив долгожданный уют, закрыв вопрос забора полностью и окончательно.

Бронислав Иванович Котов был родом из Саратовского Заволжья. В чертах его лица смутно угадывалось обрусевшее восточное начало. В своё время он был гладко чёрноволос, хотя это теперь скрадывалось прогрессирующей с годами лысиной, приземист, крепкого телосложения, излишне говорлив и самолюбив, злопамятен и жаден, упрям и мелочен. Эти черты, хотя и скрашенные московской цивилизацией, выдавали в нём потомка друзей степей – кочевников. Да и весь уклад его жизни был присущ собирателям дани.

Иногда Платону помогала поддерживать сетку его, совсем уже состарившаяся, матушка, Алевтина Сергеевна. Она искренне, в глубине души, возмущалась позиции соседей. Но высказывала это вслух только сыну. Апеллировать к соседям ей не позволяли культура, воспитание и не желание самой портить отношения с ними, ссорить сына с Костылиными, с которыми они в мире и дружбе жили длительное время.

Не оставлять же сыну такое наследство! Он сам разберётся и примет мудрые решения! – считала она.

Так они и доделывали забор, отказав участию Бронислава Ивановича в этом деле. Тот нисколько не обиделся, а только заручился обещанием Платона, что тот не возьмёт с него плату за его часть этой, невыполненной им, работы.

Вскоре забор был построен. Платон и матушка были довольны. Гора с плеч! Наконец-то мы будем жить в уюте, за забором, отгораживающем нас от алчного, бесстыжего и беспринципного соседа! – искренне считали они.

Но Алевтине Сергеевне не пришлось вдоволь насладиться этими новыми ощущениями. Она вскоре скончалась.

От такого хода событий у Платона на душе осталась горькая, навязчивая мысль о косвенной причастности соседей Котовых – Костылиных к её смерти. Помощь матери в строительстве этого, воистину злосчастного, забора фактически оказалась её последним, увиденным Платоном, делом на этом свете. С этой печальной мыслью, иногда посещавшей его сознание при общении с Костылиными, Платон жил весь последующий период.

Год за годом он ждал от соседей платы за забор, за его материальную часть. Но те совсем ничего не говорили по этому поводу, посчитав, видимо, что та самая договорённость о не оплате самой работы, полностью относится и к их, материальной части забора.

Эту свою возможную уверенность они подкрепляли тем, что ранее уже потратились на забор, в своё время, шесть лет назад, купив второсортную, ржавеющую со временем сетку.

Соседи молчали. Проблема не решалась. Платон думал подождать три года, а затем поднять этот, долго мучивший его вопрос.

Но новое, уже третье, осложнение отношений с Костылиными, не позволяло, именно сейчас, возвратиться к этому, давно наболевшему вопросу. Его поднятие в данный момент выглядело бы мелочным сведением счётов. Вся эта поганая ситуация возникла из-за маразматических претензий новых хозяев Котовых, ставших таковыми после смерти Галины Борисовны Костылиной, на, якобы, затенение их территории посадками, находящимися южнее на участке Платона.

Особенную досаду у него вызвала претензия соседей на затенение их участка свисающими над территорией Платона ветками берёзы, росшей на самом углу его участка. Эта берёза была посажена очень давно его матерью, искренне считавшей, и что впоследствии полностью подтвердилось, её своим жизненным талисманом.

Недоумевающий от этих претензий, Платон, решил, всё-таки, объяснить непонятливому соседу, что тот может срезать с берёзы сколько угодно веток, свисающих на его территорию и, возможно, мешающих электропроводу, соединяющему его дом с общей сетью, и, якобы, затеняющих его участок.

Что же касается затенений в других местах, то Платон объяснил, что и эта претензия является также необоснованной, так как на сторону соседа больше бросали тени его собственные деревья, кусты и сарай, находящиеся с южной стороны его участка на самой границе с участком Платона. Однако и эти доводы не нашли понимания Брониславом Ивановичем Котовым.

Периодически возобновлявшийся по инициативе соседа, диалог, явно не получался. Платон один раз даже прибёг к маленькой тактической хитрости.

Как-то ближе к вечеру, воспользовавшись нахождением на своей территории соседа Евгения, живущего напротив, и ведя с ним беседу в присутствии, как всегда в чём-то копошащемся рядом за их общим забором, Котова, стоя на своей площадке для автомобиля, под тенью веток соседской яблони, Платон не удержался от хохмы, поддержанной догадливым Евгением:

– «Жень! Тебе не кажется, что явно холодновато здесь стоять?!».

– «Да! Даже очень! Надо вот эту яблоню совсем спилить под корень! Вон от неё какая большая тень идёт на твой участок! Даже крыльцо затеняет! Солнца совсем не видно! Да и машину портит! Вон как касается кузова! А яблоки и проломить его могут! Вот расходов-то будет на её ремонт!» – поддержал он Платона, указывая рукой на эту большую яблоню Бронислава Ивановича, растущую рядом с общим забором, ветви которой, под тяжестью дозревающих яблок, опустились прямо на крышу и багажник, стоящей рядом Волги Платона.

Одновременно он, уже поворачиваясь и обращаясь к соседу, саркастически добавил:

– «Не расплатишься тогда!».

Бронислав Иванович, нисколько не смущаясь, как будто не понимая намёка, как ни в чём не бывало, отпарировал:

– «А Вы отойдите от тени! Да и оденьтесь потеплее!».

Опешившие от такой наглости и непосредственности, партнёры по приколу, чуть было не открыли рты, удивлённо и недоумённо, но с пониманием, переглядываясь. Дальнейшие дебаты по этому вопросу потеряли всякий смысл. При повторении, через некоторое время, своей претензии Брониславом Ивановичем, Платон объяснил ему, что не согласен с его требованиями, и предложил их спор вынести на решение Правления садоводческого товарищества. Для чего Платон предложил соседу письменно обратиться к Председателю Правления, полагая, что та, будучи женщиной умной, опытной, культурной, образованной, доброй и отзывчивой, укажет тому на не обоснованность и просто глупость его претензий.