грязную, в нечистотах руку, оставив на бумаге коричневые разводы, бросил альбом на землю – Женя, когда забудет про собаку, сам вернётся и подберёт, – после чего пошёл к себе.

Жил Панкратов ветхо и бедно. Квартирка без хозяина давно пришла в упадок, работать руками Панкратов не умел, а у тётки на хозяйство не хватало сил. Дом был старым, в стенах уже не было труб, они давно проржавели, и вода просто текла по известняковым сантехническим руслам, повторяющим форму изгнившего трубопровода. Стены часто подмокали, трескались и зелено плесневели, электричество то и дело трещало от коротких замыканий, но пожар не возникал только из-за удачного баланса сырости.

Панкратов завернул на кухню, чтоб перекусить. На плите была кастрюлька с супом. Возле плиты стояла маленькая табуретка – на неё для высоты влезала тётка Агата, когда готовила. Панкратов понюхал руки и пошёл к раковине. На носик крана был надет резиновый хобот с пластмассовой лейкой – если повернуть на ней рычажок, то лейка пропускала прямую струйку или же рассыпалась дождиком. Панкратов пустил струйку и вымыл руки хозяйственным мылом. Потом взял ложку и похлебал прямо из кастрюли.

Тётка оставила Панкратову на тарелке гроздь винограду. Видно было, что поела и сама, – на тарелке, похожие на худенькие воробьиные лапки, лежали две обглоданные виноградные веточки. На кухню было сунулся Серёженька, увидел Панкратова и метнулся под тёткину софу – было слышно, как скребут по полу его лапы.

Панкратов зашёл в маленькую покоробившуюся комнату. Её карликовое пространство было под стать игрушечной тётке Агате. Повсюду стояли тазы и кастрюли, улавливающие слякоть. Перед ширмой на низком стульчике сидела тётка. По её лицу текли детские слёзы.

– Чего плачешь, тётя Агата? – зло спросил Панкратов. – Воробья сожрала? Я лапки видел.

– Винограду съела… – тихо ответила тётка.

– И что? Чего плакать? – Панкратов сделал голос добрым и погладил тётку по седенькой, с проплешинами голове.

– Съела и не заметила. А где же удовольствие? – тётка Агата ясно улыбнулась и, как девочка, снизу вверх посмотрела на Панкратова. – Снова дрался?

– Нет, тётя Агата, я смирный, – успокоил тётку Панкратов, вдруг резко ущипнул её за затылок. – Уродка. Смотри у меня! – и, как старообрядец, погрозил ей Сильным и Злым.

– Куда? – спросила тётка, увидев, что Панкратов снова направился к двери.

– Побездельничать, – лениво сказал Панкратов. На его собственном языке это означало пойти затравить девушку. Экзаменовать школьников называлось “баловаться”.

Панкратов без приключений вышел на охотничью тропу. День был ясный, синий, в лёгких облачках. Панкратов чуть понежился на горбатом шифере, потом перевернулся на живот и начал смотреть на дорогу. Внезапно появилось тягостное волнение, даже не волнение, а какое-то предощущение тревоги. Тут же возникло непреодолимое желание убежать дворами домой и, как Серёженька, забиться под тёткину софу. Панкратов даже поднялся с шифера, но тут появилась белая.

По-другому её никак нельзя было назвать. Тоненькая и высокая, в белой, чуть посверкивающей на солнце курточке, то ли кожаной, то ли из материи, белых штанах и туфельках на узком, как журавлиный клюв, каблучке. У девушки были светлые, выгоревшие до цвета мела длинные волосы и на плече висела белая лаковая сумочка. Лица Панкратов не рассмотрел, но это было не важно. Красота и внешность его не интересовали.

Панкратов брюхом вниз сполз с гаражной крыши и пристроился за Белой. Через минуту она коротко оглянулась и ускорила шаг. Панкратов тоже увеличил скорость. Белая свернула между ангарами – видно, сдали нервы. Она оглянулась, снова вильнула. Панкратову даже показалось, что Белая не убегает, а вроде сама ведёт Панкратова по своему маршруту, проверяя всего лишь, не отстал ли он.

Панкратов опять ощутил огненный прилив тревоги, но девушка призывно оглянулась, и Панкратов, забыв про осторожность, продолжил охоту.

Вдруг они очутились на каком-то пустыре. Панкратов никогда здесь раньше не был, даже не знал, что это место существует. Кругом возвышались бетонные стены, чистые, без надписей краской, словно сюда вообще не попадали люди. В гравийной крошке желтели головки одуванчиков, валялся битый кирпич, мелкие чёрные камушки, пивными самоцветами посверкивало стекло. Воздух горько дышал близкой железной дорогой. Было очень тихо, и даже птицы не пролетали над пустырём.

Панкратов растерялся. Белая от испуга завела их в тупик, и Панкратов не знал, как себя вести в такой глупой ситуации. Белая замерла и стояла спиной, плечи девушки мелко тряслись, и Панкратову казалось, что она плачет.

– А как вас зовут? – спросил Панкратов, больше чтобы успокоиться самому.

Белая обернулась, и Панкратов задохнулся от её холодного, словно остекленевшее молоко, лица с красным как мясо ртом и январскими голубыми глазами. Белая дрожала, но не от страха, а от беззвучного смеха. Потом Белая приблизилась и погладила Панкратова по руке. Её пальцы напомнили Панкратову ледяной сквозняк из оконной щели:

– Как меня зовут? – голос у неё был хриплый, с каким-то лиственным шелестом. – Первое моё имя Белая – во мне Свет. Второе моё имя Страстная – во мне Плод. Третье моё имя Слёзная – во мне Соль. Четвёртое моё имя Костяная – во мне Мозг. Пятое моё имя Земляная – во мне Червь. Шестое моё имя Вечная – во мне Бог. Седьмое моё имя Глиняная – во мне Прах. Восьмое моё имя Окаянная – во мне Каин. Девятое моё имя Тухлая – во мне Дух. Десятое моё имя Голодная – во мне Зуб. Одиннадцатое моё имя Скорбная – во мне Ад. Двенадцатое моё имя Трупная – во мне Смерть…

От желудочно-пронзительного страха у Панкратова, казалось, расплавились внутренности. Он понял, что наступило самое страшное в его жизни. Панкратов оглянулся в поисках палки, не увидел, подхватил с земли бутылочное стёклышко и принялся остервенело наносить себе неглубокие царапины, чтобы отпугнуть Белую. Он также попытался издать привычный бабий вопль, но связки не подчинились ему – Панкратов только свистнул сорванным горлом.

– Жених дал кровь, – Белая ловко прильнула к руке Панкратова и слизнула алые капельки колючим, как репей, языком. Потом Белая глубоко выгнула свои запястья – кожа на них разошлась, точно чешуя, и в просвете выступили чёрно-густые отворённые жилы. –  Невеста дала кровь, – Белая стала мазать рот Панкратова, хриплый голос её обрёл зычное подвальное эхо: – Женился урод на одной жене, женился урод на двух жёнах, женился урод на трёх жёнах, женился урод на четырёх жёнах, женился урод на пяти жёнах, женился урод на шести жёнах, женился урод на семи жёнах, женился урод на восьми жёнах, женился урод на девяти жёнах, женился урод на десяти жёнах, женился урод на одиннадцати жёнах, женился урод