Очевидно, завидовали и злословили о Ляцком особенно те из эмигрантов, кому пришлось самому, без поддержки «сильных мира сего», пробиваться в жизни и отвоевывать себе «место под солнцем». А Ляцкого, по свидетельству Н. Е. Андреева, в Прагу пригласил президент Масарик. Андреев писал: «Злые языки опять же уверяли, что его пригласили и назначили ординарным профессором в Карловом университете по русской литературе отчасти потому, что со стороны Масарика это был жест благодарности за то, что в 90-е годы академик Пыпин, как и академик Кондаков, поддержал его кандидатуру в качестве доцента в Санкт-Петербургском университете. Так ли это, я не знаю…

Злословие против Ляцкого шло по двум линиям. Во-первых, его назначили в Карлов университет на очень хорошее место, в то время как другие, в том числе и очень крупные наши ученые, не получили назначения, оставаясь только научными работниками, не имея полного обеспечения. Во-вторых, когда он приехал в Прагу, ему предложили стать одним из директоров крупного государственного издательства "Пламя", которое просуществовало несколько лет, выпустив десятки томов самого различного содержания. Поговаривали, что Ляцкий на этом тоже обогащался, а такого общественное мнение не прощало. К нему было скорее сдержанно-вежливое недружелюбное отношение, а за глаза его всегда поносили. Такое неприятно было слышать и лично мне, так как Аяцкого я видел в совершенно ином свете».

В противовес недоброжелателям Евгения Александровича Н. Андреев в воспоминаниях привел множество примеров из своей личной жизни, раскрывающих в «значительном человеке» Ляцком качества удивительного добросердечия, сопереживания и взаимопомощи: «Он был первым профессором, который… очень меня поддержал и стал оказывать знаки большого внимания: время от времени давать работу, за которую платил. Например, делать для него корректуры, проверять рецензии, иногда он мне диктовал; все это носило спорадический характер, отнимало не так уж много времени, но оказывалось для меня очень полезным. Меня он очень поощрял, проявляя дружеское участие. Интересовался моей литературной деятельностью, всячески ее поддерживал… Он, как и Францев, назвал мое имя, когда Калитинский искал кандидата в стипендиаты, и несколько раз публично хвалил меня за выступления. Конечно, у него имелись свои недостатки, но в целом Евгений Александрович оказывал на меня очень положительное влияние. К нему всегда можно было прийти за советом или помощью… Ляцкий же всегда слушал, всегда принимал во внимание чужую точку зрения…»

Николай Андреев всегда сожалел, что «по чисто биографическим обстоятельствам» ему не пришлось «присутствовать ни на погребении академика Францева, ни профессора Ляцкого», чтобы отдать последний долг людям, оказавшим решающее влияние на его судьбу.

«Великолепный чешский» академика Францева

Колоритная личность маститого слависта, академика Владимира Андреевича Францева вызывала почтение и уважение как среди обитателей русской общины в Праге, так и далеко за пределами Чехословакии. Н. Е. Андреев говорил, что Владимир Андреевич «производил впечатление очень собранного и весьма активного академика, каким, по существу, и был. Францев великолепно знал чешский язык. Многие чехи (я это могу засвидетельствовать) даже удивлялись, что он говорит такой изысканной чешской прозой, на какой они уже не умеют говорить. Еще в 90-е годы он как студент-исследователь или, возможно, как доцент был прислан в Прагу и, будучи большим энтузиастом своей профессии и немного зная чешский язык, его усовершенствовал. Тем более что, как поговаривали, Францев был увлечен какой-то чешской девицей или молодой дамой, которая, впрочем, вышла замуж за другого, он же на всю жизнь так и остался холостяком, но чешский язык изучил великолепно…»

Николай Ефремович отмечал, что Францев, как истинный ученый-исследователь, много работал с архивными и рукописными материалами: «Францев написал несколько весьма основательных работ, широко используя материалы Чешского музея, неопубликованные источники, а кроме того, очень хорошо разобрался в чешском наследии XIX века. Он действительно был большим специалистом (не только для русских, но и для чехов) в области развития чешской литературной науки, в частности славяноведения…»

Не всем по душе студентам приходилась манера и форма преподавания у академика Францева. «В Карловом университете Францев читал несколько разного типа курсов, — говорил Андреев. — Я лично не был восхищен им как лектором. Читал он скучновато. И читал все время на двух языках: начинал говорить по-чешски, потом переходил на русский, потом возвращался на чешский, а некоторые мысли повторял по-русски. Все, что он говорил, было очень конкретно и солидно, но он предпочитал не углубляться в материал, это было скорее чисто внешнее скольжение. По-видимому, Францев предполагал, что его студенты, особенно русские, настолько мало знают о Чехии и славяноведении в Чехословакии, что ограничивался более или менее элементарными фактами…»

Одной из отличительных черт Францева как ученого было то, что академик «с большой серьезностью относился к своим публикациям, они всегда выявляли большого знатока текстов. Он чуть ли не в деталях знал любую ситуацию, о которой писал, являясь больше исследователем, чем преподавателем», — вспоминал Андреев, отмечая при этом, что Францев обожал, когда студенты в своих докладах делали ссылки на его собственные произведения. Впрочем, — чего греха таить! — сие качество присуще зачастую и многим современным преподавателям. По этому поводу Андреев приводит случай из личного опыта общения со знаменитым академиком: «…когда я читал у него о Хомякове, как мне казалось, интересный доклад, то даже не успел дочитать его до конца: с первых же строк он стал мне возражать. Потом я сообразил, почему. Я допустил определенную ошибку: нужно было начать со ссылки на него (он что-то напечатал о Хомякове), я же решил блеснуть оригинальностью, так и не успев ничего сообщить. Это послужило мне уроком на будущее…»

И ученые-коллеги, и студенты считали В. А. Францева, по словам Н. Е. Андреева, «почтенной фигурой» и уважали его «как очень знающего академика».

Усилению международного значения Пражского университета как европейского центра образования и науки в значительной степени способствовало создание в 1926 году Пражского лингвистического кружка, который был образован при университете по инициативе группы чешских (В. Матезиус, Б. Трнка и других) и русских лингвистов (Р. О. Якобсон (1896–1982), Н. С. Трубецкой (1890–1938), С. О. Карцевский (1884–1955). Пражская лингвистическая школа стала главной европейской ветвью структурной лингвистики, основанной на идеях Ф. де Соссюра. В работе кружка принимали участие специалисты из разных стран. Сотрудничали с пражцами в те времена и советские ученые: Петр Георгиевич Богатырёв (1893–1971), Григорий Осипович Винокур (1896–1947), Евгений Дмитриевич Поливанов (1891–1938), Борис Викторович Томашевский (1890–1957), Юрий Николаевич Тынянов (1894–1943) и другие.