– Почему себе?

– А кому же? Моя же мать без вести пропала, мою сестру казнили… Кого же проклинать, с кого начинать? С себя, наверное, больше не с кого! Поняла?.. Ничего ты не поняла.

Но Таня поняла самое главное: что надо помочь этому человеку справиться с набросившимся на него одиночеством.

– А ну ее, эту вашу квартиру!.. – сказала она. – Вы же мне сами говорили, что не любите заходить сюда, не надо было и сегодня… из-за меня. Поедем прямо на вокзал, там где-нибудь сядем и покушаем. И кипятку там достанем. Пошли! – Она потянула его за рукав.

– Нет, не пойдем, товарищ доктор, – улыбнулся он, посмотрев на нее, – с вами мне и здесь не страшно. Это так, под настроение попало, а вообще-то я не такой уж чувствительный, скорей напротив. Война из меня сухарей насушила…

Он снял с плеча вещевой мешок и, не дожидаясь, что ответит ему Таня, стал расстегивать шинель.

– Идите на кухню, хозяйничайте. Еще накочуетесь по вокзалам, успеете. Этот сверток весь в расход пускайте. Ну что, долго еще колебаться будем? Решение принято! – сказал он, видя, что Таня, положив сверток на табуретку, все еще стоит, не расстегивая шинели.

– Да, конечно, принято, – задумчиво сказала Таня и расстегнула верхний крючок шинели. – А из кого война сухарей насушила, тот этого не замечает. Это вы неправду про себя. А надо – правду. Кому это нужно, бояться этого!

Забрав с табуретки сверток, она пошла по коридору в кухню.

– Где у вас там выключатель?

– Слева от двери.

– А светомаскировка есть? – спросила она уже в дверях кухни.

– Есть.

Он посмотрел ей вслед и, когда она повернула выключатель, увидел в знакомом узком проеме кухонной двери полку с кастрюлями. Покойный отец смастерил эту полку своими руками вскоре после вселения в квартиру, и он хорошо помнил, как и когда это было. Отец прибивал полку, стоя на коленях на кухонном столе, а он стоял рядом, вытянувшись, одной рукой поддерживал полку, а другой подавал отцу гвозди. Было это в двадцать седьмом году, во время забастовки английских горняков. Было ему четырнадцать лет, и не было тогда еще ничего: ни конфликтов на КВЖД, ни Хасана, ни Халхин-Гола, ни финской войны, ни этой… И что их всех ждет впереди, никто в этой квартире даже и не догадывался…

– Вот вы говорите, чтоб все друг другу сообщать, что в голову приходит, всю правду; а вот мне в голову пришло, что это не вы, а мать там, на кухне, посудой гремит. Это тоже надо вам говорить?

– Не знаю, – ответила она из кухни. – Если легче молчать, молчите.

– Нет, мне легче говорить. – Пройдя по коридору, он встал в дверях кухни. – Встретил позавчера школьного товарища, были когда-то пацанами, а сейчас – генерал, и вся семья погибла, аттестат некому высылать. И мне тоже некому. Пока вы мне про сестру не сказали, я все еще про самого себя не думал, что мне аттестат высылать некому. А теперь думаю!

– А я должна была вам это сказать, раз нашла вас. Разве можно скрывать такие вещи!

– Это верно.

– Я сосисок только половину сварю, а остальные вам оставлю.

– Варите все, – сказал он. – У меня аппетит здоровый, при любом настроении.

– Почему вы на Наде не женились? – не поворачиваясь к нему и продолжая заниматься своим делом, спросила она.

– А разве она вам, пока вы квартиру с ней убирали, всех подробностей не доложила?

– Никаких подробностей она мне про вас не докладывала. Только сказала, что виновата перед вами.

– Врет. Ни в чем она не виновата. Просто не любила меня. Даже лучше, что ничего из этого не вышло.

– А почему вы и потом ни на ком не женились?

Он молчал, потом рассмеялся.

– Почему вы смеетесь?

– Потому что, когда хочешь на такой вопрос совершенно правдиво ответить, в устах мужчины звучит как-то смешно. Но все равно, скажу: без любви жениться не хотел. Это неудачливые барышни обычно так о себе говорят: хотела выйти замуж только по любви! Не надо заставлять человека говорить все, что он думает, смешно получается.

– Ничего смешного, – сказала Таня, открыла крышку чайника с заваркой и понюхала. – Уже заварился. Крепкий, как до войны. Сказали, чтоб я ничего не жалела, вот я и не пожалела…

– Сейчас, – сказал он. – Только позвоню, будет ли машина, чтоб знать, в каком темпе ужинать.

– Оказывается, у вас даже телефон, – как о чуде, сказала Таня, когда он, позвонив и узнав, что машина придет, вернулся на кухню.

Она за два месяца на Большой земле все еще никак не могла привыкнуть, что в квартирах бывают телефоны, что на дверях висят почтовые ящики, что люди отправляют друг другу письма и телеграммы.

– Не было телефона, выключили, – сказал Артемьев. – Но у меня в Управлении связи один друг еще с Халхин-Гола, и я, когда думал, что иногда тут ночевать буду, попросил его сделать. Ладно, будем ужинать! Водки, правда, всего четвертинка!

– А я вам еще «тархуна» достану, мне тетя Поля свой дала, – поспешно сказала Таня.

– Нет, «тархун» по дороге на харчи менять будете.

Он открыл четвертинку и только тут заметил, что она не поставила себе рюмки.

– Если в мою пользу экономите, так я пошутил, что четвертинки мало.

– Не потому. Я позавчера слишком много выпила портвейна, до сих пор ничего не хочется.

– Тогда на дно, чтоб чокнуться.

Она молча подставила чашку и обрадовалась, что он и правда налил совсем немного.

– За ваше свидание с отцом и матерью! – Артемьев чокнулся и выпил.

– Боюсь, что отец умер. Как получила телеграмму с одной маминой подписью, все об этом думаю…

– Подождите, стойте… – остановил он ее. Он был полон добра к ней, и ему захотелось сделать для нее чудо. – Хотите, попробуем сейчас позвонить вашим родителям?

– Но это же невозможно, – ошеломленно сказала Таня.

– А мы возьмем да попробуем… – Он встал из-за стола. – У вас в телеграмме адрес был.

Она все так же ошеломленно вытащила из кармана телеграмму и протянула ему.

– «Караванная, девять», – вслух прочел он. – Может, они там и живут в общежитии при заводе? Кого на заводе больше знают: отца или мать?

– Отца. Мать перед войной не работала.

– А вы пока сидите, чего встали? Это еще долгая песня.

Она опустилась обратно на табуретку, но, когда он уже был в дверях, окликнула его:

– Подождите…

– Ждать некогда, – сказал он. – Или звонить, или нет.

– Нет, нет, звоните, это я просто так… все не могу себе представить…

Она услышала через дверь, как он, вызвав какого-то полковника Харитонова, уговаривает его дать Ташкент, партком завода, который помещается на Караванной, девять.