— Уваги могли уничтожить Ценнайру, — продолжал Очен. — В ней огромная сила. Но эти создания могли вырвать у нее руки и ноги. Хоруль, ты же их видел. Но она не побоялась вступить с ними в схватку ради Каландрилла.

— Или ради Аномиуса, — упрямился Брахт.

— Ты думаешь, у нее нет чувств? — спросил Очен. — Думаешь, она не боится смерти?

— Как она может бояться того, чего лишена? — возмутился керниец. — Ей нечего терять!

— А ты считаешь, ей от этого легче? — настаивал вазирь. — Да, она бессмертна, но ее могли изуродовать. Ты только представь: разорванная на кусочки, но живая. Аномиус держит ее живое сердце, так что она не может умереть. Но ее могли бы разорвать на кусочки. Представляешь, в какие муки превратилась бы ее жизнь?

— Что ты хочешь сказать? — спросила Катя.

— Что она была готова принять судьбу более ужасную, чем простая смерть, — заявил Очен. — Ради Каландрилла.

Катя задумчиво кивнула, Брахт нахмурился. Каландрилл ровным счетом ничего не понимал. Мысли его мутились, в голове царила неразбериха. Слова их и доводы были для него пустым звуком. Ценнайра — зомби? Аномиус послал ее за «Заветной книгой»? Но ведь Каландрилл держал Ценнайру в своих объятиях, он чувствовал ее губы, и они человеческие. А сейчас эти самые губы рассказали им всю правду о ее сотворении. В истории Ценнайры Каландрилл усомниться не мог, как и в том, что он ее любит. Чувство, распиравшее грудь, пугало его, хотя он и понимал весь ужас своего положения. Голова его упала, и он застонал.

Голос Очена с трудом пробился сквозь толчею мыслей:

— Каландрилл, ведь она спасла тебя.

— Да, — глухо сказал он, — Ценнайра сдержала меня, когда я хотел убить Рхыфамуна. Он тогда был в теле увагу. Она оттащила меня в безопасное место и дралась со зверями за меня.

«Потому что она зомби, потому что обладает нечеловеческой силой, потому что в ней — сила мертвых».

— И это она привела тебя сюда.

— Да, она.

«Потому что выжила там, где не может выжить человек. Потому что магия убивает живых, но не мертвых».

— А ведь Ценнайра могла бежать, могла спрятаться в лесу и скрытно последовать за нами до Памур-тенга и до Анвар-тенга, не раскрыв себя. Но она так не поступила. Она предпочла дотащить тебя до дороги.

— Истинно.

«Потому что Ценнайра подчиняется приказам своего создателя. Потому что она творение Аномиуса. Почему же тогда я ее люблю?»

— А ты ее любишь?

Каландрилл заколебался. Ему хотелось отрицать это, но он не мог. И глухим, лишенным всяких эмоций голосом сказал:

— Да.

В полном замешательстве юноша поднял глаза, недоумевая, что заставило его произнести это слово. Как он мог признаться в любви к неживой женщине, к существу, возрожденному из мертвых, к творению магии колдуна, его заклятого врага? Брахт уставился на него, не веря. Лицо Кати было загадочным, обеспокоенным. Очен смотрел на него спокойно, даже с некоторым одобрением, а в глазах Ценнайры светилась надежда. Он с несчастным видом кивнул и опять повторил:

— Да.

— Это безумие, — зарычал Брахт. — Ты околдован.

— А я думаю, он видит суть, — заявил Очен.

— Какую суть? — Брахт резко рубанул ладонью воздуx. — Суть в том, что сердце ее у Аномиуса.

— Нет! — воскликнула Ценнайра, приободренная ответом Каландрилла. Неприкрытая враждебность Брахта каким-то странным образом придала ей сил: если они хотят правду, то она расскажет им всю правду без утайки — Сердце мое хранится в шкатулке, которую Аномиус сам сделал в Нхур-Джабале. А сейчас он вместе с колдунами тирана дерется против Сафомана эк'Хеннема. Они заковали его в колдовские цепи, и он вынужден служить тирану. Пока он не может бросить своего хозяина.

— Тогда почему ты ему служишь?

Катя говорила спокойно, но сдерживала себя с явным трудом. Ценнайра почувствовала ее презрение и подозрение. Она вздохнула и сказала:

— Боюсь, я ему уже не служу. Сейчас, когда вы знаете обо мне все, я мало чем могу ему пригодиться. Если он узнает, что вы все знаете, он меня уничтожит.

Каландрилл застонал.

— Нет! — Обхватив низко опущенную голову руками, он раскачивался из стороны в сторону.

Катя кивнула и спросила:

— Но до сих пор, до того, как ты нам все рассказала, ты подчинялась ему. А как ты сама утверждаешь, сердце твое — в Нхур-Джабале. И я спрашиваю тебя еще раз: почему?

Ценнайра посмотрела в серые глаза: несмотря на осуждение и угрозу, в них было желание услышать все до конца, прежде чем вынести вердикт.

— Я жива только благодаря колдовству Аномиуса, — пояснила она. — Стоит ему возложить руки на шкатулку, как от меня ничего не останется. А он хвастает, что очень скоро освободится от колдовских оков и тогда сможет вернуться в Нхур-Джабаль. Как бы то ни было он вернется туда с окончанием войны.

— Он хвастает? — резким голосом прервал ее Брахт. — Ты с ним общаешься?

— Он дал мне заколдованное зеркало, — сообщила Ценнайра. — Благодаря ему я могу с ним говорить.

— Ахрд! — Керниец вскочил на ноги и подошел к лошадям. Покопавшись в ее мешке, он вытащил обернутое в тряпки зеркало и вернулся к костру, держа его так словно в руках у него была змея. — Оно?

— Да. — Ценнайра опустила голову, вдыхая отвращение, смешанное с ужасом, исходившее от кернийца. — Но ты не бойся. Оно становится волшебным, только когда я произнесу магические формулы, коим обучил меня Аномиус. Оно не может причинить вам вреда, Аномиус не видит и не слышит вас.

— Ценнайра говорит истину, — пробормотал Очен. — Это просто зеркало, пока она не произнесет заклятия.

Брахт с задумчивым лицом положил зеркало на землю. Затем, посмотрев сначала на Очена, потом на Ценнайру, спросил:

— А если я его разобью, что тогда?

— Тогда, скорее всего, Аномиус поймет, что разоблачен, — сказал Очен.

— Зато он не будет знать, чем мы занимаемся и куда идем, — заявил Брахт. С волчьей улыбкой он вытащил из ножен кортик, взял его за кончик клинка и поднял для удара.

— Стой! — Очен схватил Брахта за руку; накрашенные ногти переливались золотом в свете костра, глаза буравили Брахта, и тот заколебался и нахмурился.

— Почему? Ты же называешь себя нашим союзником. Зачем оставлять ей средство связи со своим хозяином?

— А ты подумай, — проговорил Очен. — Как только Аномиус поймет, что его посыльный разоблачен, Ценнайра потеряет для него всю ценность. И что тогда?

Старец повернулся к Ценнайре с вопросом на морщинистом лице. Она пожала плечами и сказала:

— Скорее всего, он меня уничтожит. Он не прощает ошибок.

Брахт хищно рассмеялся и вновь поднял кортик.