– Молодец! Завтра к двум за студенческим билетом, будешь зачислена на второй курс. Рада?

Больше всех обрадовалась Алка, она даже меня расцеловала, что случается не часто. Мама обозвала меня неблагодарной: люди всё для тебя сделали, а ты их так отблагодарила. Бабка держала нейтралитет. Лишь утром, когда мы остались вдвоём, сквозь зубы процедила: а этот институт лучше того? Я, честно, сама не до конца разобралась: лучше или хуже, может, еще ругать себя буду, шило на мыло променяла. Бабка стала говорить про Лильку, что ей без меня будет тяжело, что она за мной, как за каменной стеной, и теперь стена эта порушилась, наверное, обиделась.

– Обиделась. Но не должна же я до пенсии её опекать! Хватит школы. И вообще, я больше с ней дружить не буду. Слышала бы ты, как она на меня орала своим истошным писклявым голосом. За что? За все хорошее? Горшок разбит, и вряд ли удастся его склеить, слишком мелкие кусочки.

Я уставилась в морщинистое бабкино лицо, такое родное, сколько же она пережила за свою жизнь, и я вот еще добавляю, то одно, то другое, сейчас Лилька, ни с того ни с сего коршуном набросившаяся на меня. Бабка ведь за каждый наш с Алкой шаг волнуется. А еще мама, Ленька. Как сердце выдерживает?

– Не торопись, склеится. Но раз у нас зашел такой разговор, то давно хотела сказать: девки, с кем ты водишься, себе на уме. Поменьше им доверяй. Используют тебя, когда ты только это поймёшь?

– Но это же неправда. Галке от меня ничего не на до, у нее все есть.

– Правда, не спорь. Я не о Рогачке твоей, другие есть. Я жизнь прожила, людей насквозь вижу. Глазками шныряют, так и норовят что-то от тебя поиметь. Ты же сама мне говорила: стоит тебе с кем-то познакомиться, они тут как тут, пристраиваются.

Я чувствовала: бабуля моя закипает, вот-вот как плита раскаленная будет.

– Гони их всех в шею, сама стесняешься отшить – я погоню, – ее было уже не остановить. – Заделалась у Лильки бесплатной гувернанткой. Ты хоть сейчас возьмись за ум, в новом институте подружись с нормальной девочкой. И пора уже парня хорошего присмотреть, не шалопая какого-то.

Кого бабка имеет в виду? Но уж точно не моего первого кавалера Витьку Ксензовского. Торопясь в институт, я шла мимо его дома и невольно посмотрела на знакомый балкон, старый велик, как стоял там раньше, так и стоит, хотя Витька говорил, что хочет его загнать и купить новый. Первого сентября я топала в новую для себя жизнь. Интересно, а где Ксензовский ее начинал, в какой институт поступил? Он должен быть уже на пятом курсе. Последний раз мы виделись, когда я была в седьмом классе, а Витька в девятом. Но он заканчивал десятилетку, а я 11 классов. Теперь я каждый день буду проходить под его балконом, может, и увижу. Симпатичный мальчик, всё писал записочки мне, приводя в смущение. Никогда не забуду ту нашу встречу, такую неожиданную и печальную. Я бежала к маме на работу в своём старом паль то, из которого настолько выросла, что оно превратилось в полупальто. К рукавам бабушка умудрилась пришить бархатные манжеты, но длиннющие руки всё равно свисали клешнями. И вдруг Витька на полной скорости, со свистом и скрежетом перед самым моим носом тормозит. Его симпатичное личико с нежным румянцем лучилось от счастья. Я сама жутко обрадовалась. Он спрыгнул с велика и так смутился. Мы год, как не виделись, и за это время я так вымахала, что стала выше его на целую голову, а он был все такой же маленький, щупленький, совсем как подросток, ни на сантиметр не подрос.

Тогда мы перебросились несколькими ничего не значащими фразами. Привет – привет! Как учёба? Нормально! А у тебя? Тоже нормально. Пока – пока! А сейчас мне так захотелось его увидеть. Интересно, подрос ли он? Наверняка подрос, мужчина уже. И я тоже не сопливая семиклассница, а студентка-второкурсница, вот иду в новый для себя институт. На ступеньках у входа весь в белом, чтобы его было видно издалека, стоял Оганженян Степан Иванович. Возле него крутились Могила и ещё одна здоровенная девица Ирка. Я подошла и поздоровалась. Степан блестел набриолиненной курчавой чёрной головой с пробивающейся серебристой сединой. Днем на улице мне раньше не доводилось его видеть, тем более так близко. Тщательно выбритые щёки были с синеватым оттенком. В отворотах рубашки вилась чёрная шерсть с проседью. Я улыбнулась, он очень был похож на ловеласа Тарзана – учителя физкультуры из моей старой 105-й школы, что на улице Пастера. Точь-в-точь такие же манеры.

Степан просиял, завидев меня, как старый медяк на солнце. Ещё бы не сиять такому молодцу когда вокруг такая оранжерея, девицы, как цветочки, на любой вкус, и он весь из себя, красавец, специально взобрался на самую верхнюю ступеньку, чтобы его все узрели и он не упустил бы какую-нибудь смазливую юную жертву. Жертва, наверное, обозначилась, ибо вдруг, позабыв о нас, Степан сорвался с места, только мы его и видели, и рванул в толпу, которая его тут же поглотила. Мы вздохнули с облегчением, большинство девчонок-волейболисток мне были знакомы. Играли или вместе, как с Риткой, или друг против друга в соревнованиях спортшкол. Но теперь мы одна команда и нам вместе пахать за наш Кредитно-экономический институт.

В моей группе, сплошь проживающей в общежитии, была ещё одна новенькая девушка. С ней и невысоким пареньком по фамилии Горин Толя мы уселись за один стол. В ожидании преподавателя мы весело беседовали, когда вдруг в дверях аудитории появился высокий юноша с африканского континента. Он тоже присел к нашему столу, улыбаясь во весь рот белоснежной улыбкой и обнажая красивые ровные зубы-клыки. Девушку звали Аида, она была высокого роста и с необыкновенно красивым благородным лицом. Она уже не впервой переводится из вуза в вуз. Похоже, ищущая натура, сначала поступила в технический вуз, потом ушла в университет, досдавала кучу экзаменов, но и там не понравилось, решила найти своё призвание здесь. Так мы с Аидой и держались вдвоём до окончания института. Хотя обе не очень баловали его своим посещением.

Она тоже жила в общежитии, и вообще на весь поток помимо меня была еще только одна одесситка. В этом институте своих собственных подсобных хозяйств не было. Но теперь учхоз имени Трофимова сменила глухая дыра с символичным названием «Чёрная грязь», куда мы добрались к вечеру, хотя отъехали от института рано утром. Как-то раньше до меня не доходило, что одесская область такая здоровенная. Село, в которое мы попали, можно было увидеть только в кино начала двадцатого века. Те же хатки-мазанки с соломенными крышами, с земляными полами, нищета, голо, нет деревьев, неуютно, но зато жгуче-чёрная земля. Нас, несколько человек, поселили у одинокой старухи с царским именем Екатерина, доживающей свой век с пожелтевшими фотографиями на сырых, в подтеках, стенах.

– Баба Катя, а почему у вас нет сада вокруг дома? – спросила ее Аида. – Такая богатая земля, а ничего вокруг дома кроме мелкого винограда. У нас в селе такой только на кислое вино годится.

– А на кой ляд мне он нужен, ваш сад? Я сажать его буду, горбатится, а вы приедете и всё обчистите. Были и у нас сады, а как платить за каждое деревцо усатый приказал, так всё и вырубили. И виноградникам бедным досталось. Чем они ему мешали, пил бы и наше вино, а не свое грузинское, наше вкуснее. Дед, царствие ему небесное, заместо воды потреблял. Под трактор попал, а черт здоровый был, по нескольку мешков картошки зараз таскал.