Однако Гуля наседала, и Афанасий сдался. Встал на рассвете, когда было еще темно, оделся, как для нырка, и отправился в пегасню. Несмотря на ранний час, в пегасне были Ул, Меркурий Сергеич и Макар. Макар, сегодняшний ночной дежурный, пыхтя, вез на тачке пучок сена, который трехлетняя девочка перенесла бы за два раза. Макар же ухитрялся еще грохотать тележкой, врезаясь в стены. И догрохотался.

– Ослаб? – спросил его Ул, который был не в духе, потому что не спал вторую ночь. – Сто отжиманий для прокачки силы!

– А че я? Я встал в три утра! Я кофя не пил! – заорал Макар.

– И еще сто для прокачки речи!

Макар стал злобно отжиматься. Двести отжиманий он сделал за шесть подходов. В первом подходе шестьдесят, а дальше все меньше и меньше. Ул похвалил Макара, назвав его таксойдистом с умеренной коекакостью, что у него означало одобрение.

– А теперь найди мне грабли! – попросил он.

Макар заявил, что он грабли не брал. Ул возразил, что их никто не брал и никто не видел, их даже в природе не существует, но Макар дежурный и потому спрос с него. Макар тихонько завыл.

– А попросить по-хорошему? – потребовал он.

– Прошу по-хорошему! Раз! Два! – сказал Ул, и грабли сразу нашлись.

Афанасий стоял и завидовал. Почему-то Ула Макар слушается, причем повинуется легко, без обиды, а его, Афанасия, не послушался бы! Не стал бы отжиматься и за граблями бы не побежал. Только почесал бы спину и посмотрел на Афанасия таким взглядом, которым корова посмотрела бы на картину Пикассо. Получается, в Уле внутренняя сила есть, а у Афанасия ее нет. И кричать, вопить, топать ногами тут бесполезно.

«Это потому, что Макар существо не словесное! Он не словами убеждается, потому у меня и ключика к нему никакого нет!» – успокаивал себя Афанасий, выводя из денника Аскольда.

Он решил, что потомок тяжеловоза больше прочих подходит для крылатой прогулки. Да и выглядит эффектно, классический пегас с тех музейных шедевров, когда великий художник рисует только лица и намечает фигуру в седле, а завершать конский круп доверяет своим ученикам.

В проходе Меркурий сосредоточенно седлал Белого Танца. Увидел на вальтрапе крошечную дырочку – поменял его на другой. Дырочка на вальтрапе! Афанасий глазам своим не верил. Сколько раз Меркурий не брезговал вальтрапом, состоящим вообще из одних дыр. Он даже копыта Белому Танцу взялся вычищать, хотя можно было ограничиться беглым осмотром.

Меркурий чистил копыта, выбирая малейшие следы навоза и опилок, и ловил себя на том, что медлит, боясь получить окончательный ответ. Чего бы человек ни внушал себе или другим, он всегда живет надеждами. Пока человек юн, они обычно связаны с поисками того самого единственного (той самой), затем с детьми, потом с реализацией в работе, потом человек, случается, открывает для себя небо. Но одно правило универсально – мечты не могут съеживаться. Если ты служил большой мечте, ты никогда уже не сможешь с полным самозабвением служить мечте малой.

Однако случается и другое. Бывает, что самая первая мечта огромна и велика, перевешивает остальные и одна потом освещает всю жизнь. Так случилось и с Меркурием, когда однажды на полосе обоев, там, где солнечный свет, дробясь в листве, отбрасывал странствующий блик, он увидел золотую пчелу. Чего он с ней ни делал поначалу, как ни испытывал бесконечное пчелиное терпение! Даже зарядил ее как-то в дедову двустволку и выстрелил в ворота сарая. И долго потом разглядывал отметины застрявшей в досках дроби, а между расплющенными свинцовыми шариками – залипшую в древесине золотую пчелу. Но потом всегда берег ее и любил. Вот уже многие годы пчела всегда была с ним, хотя с годами и потускнела, приобретя оттенок самоварной меди.

Когда Афанасий выводил из пегасни Аскольда, Меркурий поднял на него глаза.

– Осторожнее. В болоте. Говорят, кипит, – сказал он.

У Афанасия не хватило духу признаться, что нырять он сегодня не собирается. В конце концов на двушке легко можно и не встретиться. Недаром Арсений Тартилло, шныр-мечтатель, любил говорить, что та часть двушки, которая известна до сих пор – лишь серебряная, кисточкой нарисованная кайма на краешке огромного блюда, а остальное блюдо и то, что лежит на нем, – где-то там, в неведомости.

Афанасий выскользнул из пегасни – насколько можно было выскользнуть с жеребцом, каждый шаг которого по бетонному полу был как удар молотом по наковальне. Набрав почти предельную высоту, которой хватило бы и для нырка, Афанасий покинул защитные границы ШНыра. Здесь он сперва полетел на север и только потом повернул на восток, к Москве. Старался избегать привычных шныровских маршрутов, где его проще было засечь.

Ул утверждал, что ведьмари в последние дни сильно активизировались, в Копытово полно странных личностей, а в небе – боевых двоек. В этих обстоятельствах прогулку с Гулей стоило вообще отложить, но существовала еще одна причина, главная, по которой Афанасий откладывать ее не хотел.

Он собирался пролететь над закладкой, которая освободила бы Гулю от ее личинки. Таких закладок в Москве было немало, и самые сильные могли подействовать даже на приличной высоте. Правда, существовал риск, что, оказавшись над закладкой, Гуля запаникует, будет биться, а то и вовсе попытается спрыгнуть. Однако Афанасий надеялся, что все произойдет быстро. Сильная закладка прикончит личинку мгновенно.

Когда Афанасий вышел из защитных границ ШНыра, еще только-только начинало рассветать. Он летел в полумгле, прячась в одеяле предрассветья, и временами, насколько это было возможно, выглядывал из-за крыла своего пега. Получалось смотреть только вниз и вперед. На худой конец – вниз и назад. Добрая половина неба была заслонена от него крыльями, которые опускались и поднимались как огромные опахала.

Неожиданно, когда он совсем убаюкался и почти спал с открытыми глазами, слева направо, примерно на полторы сотни метров ниже, пронеслись две тени, а через короткий промежуток еще две. Афанасию потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что это не ночные птицы, а две двойки берсерков, направляющиеся к ШНыру. Молчаливые тени скользнули и больше не возвращались. Афанасия берсерки не заметили. Внимание их было приковано к земле.

После этой встречи Афанасий надолго встрепенулся. Вскоре он был уже над Москвой и полетел к дому Гули. К тому времени уже рассвело. Аскольда он привязал в маленьком парке за детской площадкой и, часто оглядываясь, потому что сомневался, что место хорошее, заспешил к Гуле.

«Интересно, есть ли сигнализация для лошадей? Наверняка уже кучу всего наизобретали! На «али» надо посмотреть!» – размышлял он к тому времени почти проснувшимися и оттаявшими мозгами.

Афанасий набрал код, поднялся по лестнице к квартире и позвонил. Открыла девочка лет пяти, родственница Гули.

– Привет! – сказал Афанасий. – А Гуля дома?

Девочка, не отвечая, испуганно-радостно разглядывала его. Афанасий ощутил тревогу.

– Ты знаешь, кто я? – спросил он.