последней минуты и привела агентов туда, где лежали смертельно раненные Алекс и Вера. Немедленно была вытребована на место происшествия сыскная полиция, и следственная комиссия командировала туда своих представителей. Оказывается, Алекс и Вера хотели пожениться, но их браку препятствовали тяжелые экономические условия[435].

До сих пор не установлено, кто виновник трамвайной катастрофы на Герштрассе. Производится дополнительный допрос потерпевших и вагоновожатого Редлиха. Заключение экспертов – инженеров и техников – еще не получено. Лишь по ознакомлении с таковым представится возможность приступить к рассмотрению вопроса, имеется ли налицо вина вагоновожатого вследствие запоздалого торможения вагона, или же катастрофа была вызвана взаимодействием ряда несчастных случайностей[436].

На бирже преобладало спокойное настроение; курсы акций были крепче, в связи с предстоящим опубликованием баланса государственного банка, дающего, как нам сообщают, весьма благоприятную картину финансового положения, при сокращении обращения кредитных билетов на 400 миллионов марок и вексельного портфеля на 350 миллионов. 18 апреля около 11 часов утра курсы были таковы: И.-Г. Фарбен – от 260 с половиной до 267, Сименс и Гальске – от 297 до 299, Дессауские газовые – от 202 до 203, Вальдхофские целлюлозные – 295[437]. Некоторый интерес наблюдался к германским нефтяным акциям по 134 с половиной.

Возвращаясь еще раз к трамвайной катастрофе на Герштрассе, мы в состоянии сообщить, что все тяжело пострадавшие при этом несчастном случае находятся на пути к выздоровлению.

Еще 11 апреля редактор Браун вооруженной силой был освобожден из Моабита[438]. Это была сцена, достойная фильма из жизни ковбоев, немедленно организовали погоню, заместитель председателя уголовного суда представил в тот же день Министерству юстиции соответствующее донесение о случившемся. В настоящее время продолжаются допросы очевидцев и присутствовавших при этом чиновников.

Значительно меньше внимания уделяет сейчас общественность желанию одного из крупнейших американских автомобильных заводов[439] предоставить солидным германским фирмам исключительное представительство для Северной Германии на свои шести-восьмицилиндровые машины, цены и качество которых – вне конкуренции.

Да послужит сие ко всеобщему сведению, причем я в особенности обращаюсь к живущим в районе телефонной станции Штейнплац[440]: в театре Ренессанс на Гарденбергштрассе состоялось 100-е отмеченное особым юбилейным чествованием представление «Червонного валета»[441], прелестной комедии, в которой легкий юмор так удачно сочетается с глубиной замысла. И вот берлинцев при помощи больших афиш приглашают содействовать тому, чтоб эта вещь дожила до еще более почтенного юбилея. Тут, конечно, приходится принять во внимание следующие обстоятельства: берлинцев в целом, как общее правило, можно приглашать, но ведь не исключено, что они, в силу разных причин, не в состоянии последовать такому приглашению. Например, они могут быть в отъезде и даже понятия не иметь о существовании вышеназванной пьесы. Они могут и не уезжать из Берлина и все же не иметь возможности прочесть расклеенные по городу афиши театра Ренессанс, хотя бы потому, что больны и лежат в постели, а ведь в городе с четырехмиллионным населением таких людей наберется изрядное число. Как-никак по радио в 6 часов вечера, в рубрике объявления и реклама, им можно было бы сообщить, что «Червонный валет», эта прелестная парижская комедия, в которой легкий юмор так удачно сочетается с глубиной замысла, в 100-й раз идет на сцене театра Ренессанс. Однако подобное сообщение могло бы вызвать в них в лучшем случае сожаление, что они не в состоянии поехать на Гарденбергштрассе, ибо, раз они больны и лежат в постели, они ни в коем случае не могут туда поехать. Тем более что, по сведениям из достоверных источников, в театре Ренессанс не принято никаких мер в целях размещения постелей с больными, которые могли бы, в крайнем случае, доставляться туда в санитарных каретах.

Отнюдь не следует оставлять без внимания и такое соображение: в Берлине могут оказаться люди, да наверняка и есть такие, которые афишу театра Ренессанс прочтут, но усомнятся в ее реальности, то есть не в том, что такая афиша действительно существует, а в реальности, равно как и в значимости ее воспроизведенного типографскими знаками содержания. Они могли бы с неудовольствием, с чувством неприязненности и отвращения, а может быть, даже и с раздражением прочесть там утверждение, что комедия «Червонный валет» – прелестная вещь, позвольте, кого она прельщает, что она прельщает, чем она прельщает, кто вам дал право меня прельщать, абсолютно не нуждаюсь в том, чтоб меня прельщали! Или, например, они могли бы строго поджать губы по поводу того, что в этой комедии легкий юмор сочетается с глубиной замысла. Они не желают никакого легкого юмора, относятся к жизни серьезно, настроение у них мрачное, но высокоторжественное, ибо за последнее время у них из числа родственников умерло несколько человек. Они не дают сбить себя с толку указанием на то, что более глубокий замысел сочетается с легким, к сожалению, юмором. Ибо, по их мнению, нейтрализация, обезвреживание легкого юмора вообще невозможны. Более глубокий замысел всегда должен стоять обособленно. А легкий юмор подлежит устранению, подобно тому как Карфаген[442] был устранен римлянами или другие города другими способами, какими – сейчас не вспомнить. Наконец, иные люди вообще не верят в столь восхваляемый в афишах более глубокий замысел пьесы «Червонный валет». Более глубокий замысел: почему более глубокий, а не просто глубокий? Будет ли более глубокий глубже, чем просто глубокий? Вот они как рассуждают.

Совершенно ясно: в таком большом городе, как Берлин, масса людей подвергают сомнению, критикуют и опорочивают очень многое, в том числе и каждое слово в выпущенной директором театра за большие деньги афише. Эти люди вообще ничего не желают слышать о театре. А если даже они не придираются к театру, если даже они его любят, и в особенности любят театр Ренессанс на Гарденбергштрассе, и если даже они готовы признать, что в этой пьесе легкий юмор в самом деле сочетается с более глубоким замыслом, то и в таком случае они могут не пойти туда, потому что в этот день попросту собираются пойти куда-нибудь в другое место. Из-за этого количество людей, которые устремились бы в театр на Гарденбергштрассе и могли бы, например, добиться параллельных постановок пьесы «Червонный валет» в других театрах, должно тоже значительно уменьшиться.

После сего поучительного обзора событий общественного и частного характера в Берлине в июне 1928 года[443] мы снова возвращаемся к Францу Биберкопфу, Рейнхольду и его неприятностям с женщинами. Следует предположить, что и этими сведениями интересуется лишь весьма небольшой круг читателей. В причинах такого явления мы не будем разбираться. Что касается меня, то это не должно удержать меня от эпического повествования о похождениях нашего маленького, незаметного человека в Берлине, в