Вахмистр успел только прихватить под мышку галифе, мундир и сапоги, застегнуть прямо поверх исподнего портупею с шашкой да свистнуть коня. На его счастье, основной удар «соратники» нанесли немного левее. Сотник с частью людей, выметав шашки наголо, сломя голову бросился в сторону прорыва. То ли еще не выветрилась из его головы всякая муть о Святом Круге, суверене и Отечестве, то ли просто тронулся бедолага. Но вахмистр-то еще кое-что соображал. Он собрал остатки сотни и рванул из города прямо через огороды в лес и дальше куда глаза глядят. А когда опомнились, оказалось, что глядели они немного в сторону от родного дома. Дня через два, когда остатки сотни пришли в себя и оказалось, что среди спасшихся вахмистр — самый старший, казаки, как и тогда на фронте, собрали сход. На нем и порешили, что, пока все не успокоится, следует забраться подальше вглубь и пересидеть какое-то время. Так что, когда спустя четыре дня после схода высланные вперед разведчики наткнулись на довольно большое село, вахмистр решил, что это и есть тот шанс, который поможет ему не только переждать, но хотя бы частично восполнить потери. Перед рассветом сотня окружила село, а к восходу солнца староста, почтарь, пристав и все местные богатеи были взяты тепленькими в своих постельках, так что, когда, за два часа до полудня, крестьян согнали на центральной площади, все было уже решено. И вот уже почти две недели они торчали в этой деревеньке.

В дверь постучали. Вахмистр резко вскинул голову, правая рука метнулась под подушку, но в следующий момент он недовольно поморщился. С этими последними событиями нервы стали совсем ни к черту. Те, кого следовало бы опасаться, вряд ли стали бы стучать. Вахмистр вытер вспотевший лоб и хрипло выкрикнул:

— Заходи.

Дверь в горницу распахнулась, и на пороге вырос Серко, молодой казачонок, племянник его двоюродного брата, который был при вахмистре чем-то вроде адъютанта. Вахмистр еще в станице пообещал брательнику, что приглядит за мальцом, и во весь столь неудачно окончившийся «освободительный» поход держал его при себе, частенько отправляя стеречь свою подводу в обозе. Паренек, конечно, обижался, но перечить не смел. А уж сейчас, когда дядька внезапно стал таким значительным лицом в сотне, даже слегка заважничал.

— Разрешите побеспокоить, дядько Тороп.

Вахмистр снова поморщился. Вот ведь бестолковый, сколько он уже втолковывал мальцу, что величать его теперь следует «господин вахмистр» или даже «господин сотник», а тот опять за свое.

— Ну, чего тебе?

— Богун докладает, что еще три семьи в лес утекли.

— Тьфу, напасть.

Вахмистр рассердился. Вот незадача. За время войны он привык относиться к крестьянам как к непременному приложению к дому и полю. Там, за Рудным хребтом, так и было. Казаков частенько отводили в прифронтовые деревеньки на переформировку и отдых. А они были постояльцами не особливо спокойными, иногда и девок прижимали, да и по амбарам пошастать не считали особо зазорным. Хотя и не сильно. Все-таки хозяева как бы свои были, хотя и с другого конца огромной империи. Тем более что по указу суверена за каждого воинского постояльца казна снимала с семьи изрядный кусок подушного налога, да и сами крестьянки, истосковавшись по мужской ласке, по большей части не сильно противились. Да и кому плохо, ежели какой казачок утешит соломенную вдовушку. Там крестьян нельзя было согнать с родного пепелища даже многодневной артиллерийской подготовкой. В деревнях, попавших в зону боевых действий, семьи прятались в подпол и сидели там, дрожа и осеняя себя святым кругом. А иногда даже погибая под обломками родного жилища.

Но здесь все было не так. В первый же день, когда казаки предусмотрительно прошерстили сеновалы и амбары, из-под крыш, из дальних углов хлевов и из подполов были извлечены добрых шесть десятков длинных пехотных штуцеров и ведер пять патронов. Но это было понятно. Среди здешних крестьян немало было тех, кто, так же как и они, лишь недавно вернулись с западного фронта. А вот как он мог упустить, что местные крестьяне испокон веку промышляют охотой на пушного зверя, — уму непостижимо. Каждые две-три семьи сродственников, как правило, держали где-то в глуши зимнюю избушку, куда сразу после уборки уходили мужики и охотничали там аж до самого Вознесения. Чтобы успеть до весеннего равноденствия, когда в деревнях как раз и появлялись скупщики пушнины, выделать шкурки. Так что на следующее утро, после того как казаки закончили обыск, заодно и слегка пошерстив местных мужичков, крестьяне побогаче, вместе с семьями и кое-каким скарбом, под покровом ночи потянулись из деревни. В тот вечер сотня, хорошо погуляв на дармовых закуске и самогоне, дрыхла без задних ног. Так что никто ничего не услышал.

Когда на следующее утро вахмистр узнал о том, что добрый десяток самых крепких хозяев исчез неведомо куда, он просто вышел из себя. Посланная вдогон команда вернулась ни с чем. Беглецы до рассвета успели добраться до гольцов, а там зачастую теряли след даже охотничьи собаки. После той ночи вахмистр приказал выставить секреты, но крестьяне были хитры, а казаки несли службу не особо ревностно, частенько под утро утекая в село, под бок к какой-нибудь вдовушке поскольку не видели особой надобности в ловле бегущих. «Пушай гуляють где хотят, все одно скоро домой трогаться». И в общем-то, были правы. Но вахмистру, который уже совсем почувствовал себя этаким маленьким царьком, все это сильно портило кровь. И вот опять.

Вахмистр повернулся к казачку. Тот уже с утра был при полном параде — сапоги вычищены, на боку шашка, за спиной короткий кавалерийский штуцер. Прямо казак Смекун с плаката времен прошлой войны, только пики не хватает.

— Иде Богун?

— А у тына с хозяйской дочкой любезничает.

— Зови.

Казачок подошел к окну, распахнул створки и, высунув голову, заорал:

— Дядько Богун, дядько Тороп… то есть господин сотник к себе требують.

За время, потребовавшееся Богуну, чтобы преодолеть десяток сажен, вахмистр успел натянуть галифе и даже пофыркать под рукомойником. И это еще больше усугубило раздражение вахмистра. Поскольку служило еще одним подтверждением того, что его власть во многом призрачна. А ведь она так пришлась ему по вкусу. Он окинул сумрачным взглядом фигуру казака, который, в отличие от стоявшего навытяжку Серка, расслабленно привалился к косяку, лениво похлопывая по голенищу сложенной вдвое плеткой, и сердито спросил:

— Хто седни в секрете стоял?

Богун пожал плечами.

— Да вроде как и никто.

— Как это? — удивился вахмистр.

— А так, — пояснил Богун. — Вчерась Стельку да Омута назначали, да ни один не пошел. — Он умолк, насмешливо наблюдая, как багровеет лицо самозваного командира. — Омут вроде как себе тут вдовушку нашел. И жениться собрался. Так что он сразу сказал, что ему с будущими односельчанами ругаться вроде как совсем ни к чему, а Стелька сказал, что один не пойдеть. Вот никого и не было.

— Ах они… — Тут вахмистр выдал такой оборот, что стоящий рядом Серко от неожиданности выкатил глаза и разинул рот. А Богун одобрительно хмыкнул. Во дает!