заикаться. «Жильцы заплатили деньги, стеснять их ни в коем разе нельзя, — говорил он, — я солдат и выдержу все, будьте уверены».

Филипп построил козел для обогревания беседки. По его словам, он их построил за свою жизнь на Севере бессчетное количество. Козел представлял собой трубу на ножках, обшитую асбестом и обмотанную проволокой. Подключался он к столбу напрямую, посредством кошки, чтобы миновать счетчик. Раскаленная добела спираль полыхала с вечера до утра. От тепла в беседке стало уютно, Николай Карпович повеселел. Жить можно было. Мицелий в подвале, по донесениям Филиппа и Варвары Михайловны, хорошо принялся, пошел в рост.

3

В один прекрасный вечер Филипп на свой страх и риск принес водки и приготовил целебную смесь с пережженным сахаром. Николай Карпович потребовал, чтобы Варвара Михайловна и Филипп тоже выпили для профилактики. Лечение незаметно перешло в застолье, допоздна пели песни, Варвара Михайловна вела основную партию, Филипп подпевал надтреснутым голосом.

Николай Карпович рассуждал вслух:

— Значит, так… Возьмем средний урожай, скажем, пятнадцать килограммов на квадратный метр. Наша теплица составляет двадцать пять квадратов. Множим пятнадцать на двадцать пять. Итого получается две тыщи двести пятьдесят рубликов. Да, а накладные расходы? Минусуем накладные расходы. Остается две тыщи, чистой прибыли. Не худо! Если учесть, что оборотный цикл два месяца, следственно — тыща в месяц. Не худо, не худо!

Филипп поддакивал, но едва Варвара Михайловна завела новую песню, тотчас переключился на пение.

— Варя! Филя! — Николай Карпович выпростал из-под одеяла руки и потянулся к ним. — Уважьте, а?

— А что надо-то? — угодливо спросил Филипп.

— Грибницы, хоть один отросточек! Принесите, а? Мне только понюхать!

— Сейчас сделаем! — сказал Филипп. — Пошли, Михайловна!

Варвара Михайловна поняла его и покорно пошла следом.

В темноте подвала Филипп облапил ее, и она заплакала, осела в его руках. Ей все хотелось рассказать, как плохо жилось все эти долгие годы с Николаем Карповичем, какой он скупой, черствый, циркулярный человек, что они, почитай, три как не больше раза были на грани развода. Филипп затыкал ей рот поцелуями. Потом случилось то, чего втайне жаждала и боялась Варвара Михайловна.

— Ох, старые мы греховодники, — счастливо рассмеялась она. Потом вздохнула: — Сколько небось грибницы-то погубили!..

— А черт с ней, с грибницей, Варенька! — Шепот его обжег ей щеку. — Да и вообще, черт с ними, шампиньонами!.. — Заговорив о грибах, Филипп тотчас переключился с одной эмоции на другую: — Опять же их продавать надо! Стой на рынке как истукан, унижайся перед каждой собакой. Я знаешь чего придумал? Будем выращивать нутрий! Мясо получше кроличьего, а мех по сотне с хромой идет!

— Это сколь же? — спросила Варвара Михайловна.

— По сту семьдесят пять! Я уж и клиентов нашел! И где производителей взять — знаю!

— Нутрия, это же крыса?!

— Ну да, вроде ондатры, только съедобная!

Варвара Михайловна представила себе отвратительную крысу, какую ей однажды довелось увидеть, представила варево из этой отвратительной твари, и ей стало дурно.

— Варь, куда ты? — встревоженно спросил Филипп.

— Пусти! — простонала она.

Опрометью выскочив из подвала, она глубоко вдохнула ночной студеный воздух и разрыдалась.

Филипп не подошел.

В тишине блямкнула щеколда калитки — ушел в совхоз.

А на рассвете, не умея отключить козел, Варвара Михайловна сделала замыкание и сожгла беседку.

Пожарные приехали к груде тлеющих головней. Сбежавшиеся жильцы помогли вовремя спрятать провода и пресловутый козел.

Николай Карпович, потрясенный случившимся, сидел на ящике с плотницким инструментом и пытался что-то сказать, но из перекошенного рта вырывались только хрипы и бульканье.

Вызвали «неотложку», Николая Карповича увезли.

Варвара Михайловна поселилась в комнате дочери, в Москве, разрываясь между дачей и госпиталем, куда положили Николая Карповича. Вскоре приехала Клавдия, загоревшая, с выбеленными южным солнцем кудряшками. Круглые очки и маленький нос делали ее похожей на сову. Сходство усиливал пристальный, немигающий взгляд из-под выпуклых стекол.

Клавдия приехала с кавалером и выставила Варвару Михайловну в тот же день.

— Сова слепошарая, — сказала ей Варвара Михайловна.

— Ты-то кто! — отвечала дочь.

До конца дачного сезона оставалось два месяца. Признаться жильцам, что дочь ее прогнала, у Варвары Михайловны не повернулся язык. Первое время она безуспешно пыталась снять угол, ночевала на трех вокзалах или в госпитале у Николая Карповича. В конце концов стала спать у себя в подвале. Она даже находила какое-то странное наслаждение в том, что живет в подвале, спит на том самом месте, где свершилось ее падение. Грязная, нечесаная, угоревшая от навозного смрада, она пробиралась рано утром через участок, переулками выходила к Клязьме, умывалась, причесывалась и ехала к Николаю Карповичу. Потом целый день болталась в городе, возвращалась в потемках, чтобы, упаси бог, не столкнуться со своими дачниками.

Как-то раз она повстречала Филиппа, продававшего у метро лотерейные билетики. Филипп крутил пластмассовый барабан и взывал к толпе:

— Покупайте билеты денежно-вещевой лотереи! Все номера выигрышные! Кому не нужны деньги, предлагаю машину! Жигули-ВАЗ — только для вас! Налетай, покупай! Через три дня тираж — готовьте гараж! Гражданин! Ваше счастье в моих руках! Всего тридцать копеек!

И был Филипп все так же энергичен, порывист и, судя по всему, счастлив.

Варвару Михайловну он не узнал.

Сон у моря

1

С крыши террасы свешивалось тяжелое серое небо и намокало в прибое.

Это Черное море часто снилось Митько, каждое лето он собирался сюда в отпуск. В Севастополе был похоронен его отец.

И вот наконец все сошлось. Путевку в санаторий имени Куйбышева, что называется горящую, он приобрел очень ловко, всего за тридцать восемь рублей, и теперь, лежа в спальном мешке, тихо радовался своей удаче. Даже непогода, подмявшая под себя Ялту, не могла испортить ему приподнятого настроения.

Желающих на сон у моря, как именовалась эта лечебная процедура, оказалось больше наличия свободных мест. Митько, однако, сумел договориться с врачом отделения, поскольку сам был врач, хотя и нарколог, что, впрочем, не имело значения.

Утром перед побудкой Митько любил повспоминать что-нибудь приятное из своей почти что сорокалетней жизни — это давало положительный эмоциональный настрой на весь день. Единственное, что ему омрачало отдых, было присутствие некоего астматика, похожего на него, как близнец.

Митько обедал во вторую смену. Когда он впервые сел за стол, официантка отказалась его обслуживать.

— Стыд надо иметь! Я же вас уже кормила в первую смену.

Митько онемел. Официантка продолжала его позорить на весь зал — на них стали оглядываться.

— Шляпу снял и думает — я его не узнаю! Не таких видали.

Подошла диетсестра.

— Предъявите курортную книжку.

Митько, потный от унижения, предъявил. Сестра сверилась с раздаточной записью, несколько смутилась и, вновь