Однако в разгар ее, уже после обеда, к нему явился молоденький коллежский асессор из канцелярии и попросил, по возможности срочно, явиться в военный департамент к полковнику Достаничу. Паренек явно работал недавно и еще не заматерел в бюрократических делах и выражениях. «По возможности срочно» — неловкая формула для подобных вызовов. А ежели адресат обращения не найдет возможности? Однако юноше, лишь приступившему к исполнению своих обязанностей и впервые оказавшемуся в генерал-губернаторском Дворце, трудно было изъясняться более твердо.

Горлису этот вызов показался настораживающим, потому он решил поиграть в занятость, в чрезвычайную государственную важность выполняемой им работы. Соответственно Натан сказал асессору, что явится срочно и почти что немедленно, но после того, как выполнит генерал-губернаторское задание особой важности. Юноша ушел, грустно кивая головой. Натан же подумал, что полтора часа — достаточное время для намека на некоторое фрондерство. И по прошествии таковых попросил слуг вызвать извозчика.

* * *

В кабинете полковника Горлиса его ждала некоторая неожиданность. Тут был не один человек, а сразу трое! В центре за своим столом сидел сам Достанич, по правую руку от него — Лабазнов, по левую — Дрымов. Натан приветственно кивнул головой. Присутствующие поздоровались с ним таким же образом. Горлис сел на стул, приготовленный для него в центре кабинета, и подумал, как же правильно он поступил, не приехав сразу же, как требовала эта троица, но мелкий чиновник не сумел настоять. Ежели тут планировалось некое судилище, то он уже показал свою независимость, особость.

К тому же, пока его ожидали, полковник военной полиции, жандармский капитан и полицейский частный пристав вдоволь наговорились втроем, обсуждая личность вызванного. И вот тут имелся отдельный важный пункт. Натан очень надеялся, что Достанич с Дрымовым, как давние знакомые (более того, хорошо знающие Горлиса), успели если и не спеться, то, по крайней мере, найти много точек соприкосновения. Далее в разговоре, который сейчас начнется, нужно будет аккуратно поддерживать их в этом. И так же осторожно отсекать от подобного взаимопонимания Лабазнова-Шервуда.

Было еще одно немаловажное обстоятельство. Встреча проходила в кабинете Достанича, с ним в центре, что уже подразумевало некоторое старшинство, определяемое не только званием и возрастом. На этом тоже нужно сыграть.

Молчание длилось недолго. И первым заговорил Лабазнов, видимо, таким способом пытающийся на этой встрече в чужом кабинете утвердить свои особые полномочия.

— Добрый день, любезный Натаниэль Николаевич! Вот, знаете ли, решили вызвать вас, поговорить. Уж больно много странных происшествий с вами и вокруг.

Горлис спокойно выслушал жандармского капитана, не дав дрогнуть ни единому мускулу на лице. То есть, точнее будет сказать, он просто пропустил его замечание мимо ушей. Впрочем, остальным присутствующим нужно было время, чтобы понять, что Натан полностью игнорирует высказывание, приведенное не по старшинству и не хозяином кабинета. И далее, чтобы окончательно расставить точки над «i», Горлис впрямую обратился к хозяину кабинета:

— Степан Степанович, вы, кажется, что-то хотели мне сообщить?

Достанич пригладил усы, переходящие в бакенбарды, похожие на надуваемые ветром паруса. Для приличия поглядел по сторонам, на своих, так сказать, сопредседателей, и заговорил:

— Да-с, господин Горли, хотел. Раз уж вызывал… Смерть, весьма вероятно — убийство, такой заметной в городе личности, как Люсьен де Шардоне, не может не вызывать опасений. Тем более, как сказал мне князь Волконский, куафёр должен был на днях делать прическу Ее Величеству, а также царевне. Вы-с понимаете, что сие означает?

После этих слов не только Дрымов, но и Лабазнов с интересом уставились на Достанича. Стало понятно, что они об оном ранее не знали. Этим Степан Степанович еще раз подчеркнул, кто является главным не только в этом кабинете, но и во всей ситуации. Но ежели Дрымов на подобное главенство и не покушался, то Лабазнов-Шервуд получил еще один щелчок по носу. Впрочем, он быстро пришел в себя и принял скучающий вид, мол, «я давно знаю обо всём».

— Благодарен, Степан Степанович, за доверие, что открываете мне столь конфидентную информацию. Сие и вправду налагает особые обязательства.

— Да, господин Горли, налагает. — Лабазнов решил, что о нем подзабыли, и вновь вступил в беседу: — Причем на всех. В особенности на хозяина доходного дома, где смертельные исходы стали столь часты.

Следить за этим своеобразным околичным, через Горлиса, диалогом Лабазнова и Достанича оказалось довольно забавно. Интересно было видеть, и как Дрымов перешел к своей испытанной тактике — по-рачьи выпятил глаза и по-рачьи же пошевеливал усами, что у него означало: «У вас всё так сложно. Это не моего ума дело».

— И вам благодарен, Харитон Васильевич, за то, что поддерживаете и развиваете мою мысль. Спокойствие в нашем городе меня вот уже более десяти лет также весьма волнует. Вы же в Одессе недавно, знать не знаете. Так можете у Степана Степановича или Афанасия Сосипатровича спросить. Они вам расскажут, как энергично и действенно я заботился о безопасности горожан и гостей Одессы, включая августейших особ.

— Было дело! — как бы нечаянно вырвалось у Дрымова, после чего он опять замолчал.

Лабазнов заерзал на стуле. Чувствовалось, что он не так представлял себе сей разговор и теперь не может понять, почему тот покатился противоположно желаемому ему направлению. Почувствовав это, Достанич решил, что нельзя слишком уж сильно расстраивать или даже озлоблять Лабазнова.

— Всё так-с, господин Горли, но то дело былое. А нам, всем вместе, хотелось бы обсудить сегодняшнее положение. Поистине тревожное. Что скажете?

— У меня, господа есть два пункта в рассуждениях. Первый — я, как хозяин доходного дома, до чрезвычайности озабочен печальными событиями, произошедшими в моих квартирах. Потому прошу вашей помощи. Видит бог, уже несколько жильцов и жилиц говорят о намерении съехать от меня.

— Господин Горлиж, — в разговор наконец вступил Дрымов и, учитывая официозный статус беседы, говорил на «вы». — Как мне помнится, вы ранее и сами неплохо справлялись с выяснений загадочных обстоятельств. Что ж теперь не так?

— Я же не полицейский, не офицер, простой гражданский человек. Ежели когда и занимался некими расследованиями, исключительно аматорски. К тому же — неизменно в паре со Степаном Кочубеем, одесситом из усатовских казаков. А он давно уж сидит в «холодной».

На этих словах Достанич и Дрымов одновременно бросили быстрый взгляд на жандарма. Из чего Натан сделал вывод, что разговор об этом уже заходил и что, видимо, оснований для содержания Кочубея под стражей всё меньше. Тут жандарм пустился в словоблудие:

— Господа, в истории с отравлением полковника Гладкого столь много неясного. При всей любви к Отечеству вынужден признать: мы, Россия, в обращении с ядами — совершеннейшие новички. Нам далеко и до борджианской ловкости Запада, и до ассасинской мудрости Востока… — Лабазнов замялся, похоже, поймав себя на мысли, что слишком уж вольтерьянствует, потому поспешил закончить мысль патетически: — Но как завещал Пётр Великий, мы покорпим, а переймем всё лучшее и в этой сфере!