Но что для Гумилёва непонимание зрителей, когда он с замиранием сердца ждал окончания вечера, чтобы остаться наедине с Аней? Гумилёв тут же простился с друзьями и новыми товарищами и отправился гулять с Аней по ночному Киеву. Дул сырой неприятный ветер, было мёрзло и мерзко. Они шли и долго говорили ни о чем. Николай Степанович не решался начать серьезный разговор, слишком велика была ставка. До разговора казалось: вот оно, счастье, он уже ухватил журавля за хвост. А тут начни… и вдруг опять крушение. И вот они оказались возле «Европейской» гостиницы, находившейся за Владимирской горкой неподалеку от Крещатика. Аня замерзла, и Николай Степанович предложил зайти в ресторан гостиницы и выпить по чашечке кофе. Ночь, ветер, чувство предстоящей разлуки, какая-то непонятная далекая Африка, крокодилы, Нил, леопарды, львы и обезьяны, холод и мрак, возвращение домой и снова неопределенность — все смешалось в голове Анны. Как все надоело. А здесь в ресторане чуть затемненный свет успокаивает душу. Тепло от выпитого кофе согревало и возбуждало одновременно. И ей показалось, что еще немного, и она шагнет в какой-то новый, светлый и заманчивый мир свершения надежд. Гумилёв по глазам своей сероглазой колдуньи понял, что настал момент, когда он не только может, но и должен сказать ей самые главные слова. Николай Степанович немного охрипшим от волнения голосом промолвил: «Анна Андреевна, вы согласны стать моей женой?..» Казалось, прошла вечность, пока наконец она проговорила чуть слышно и спокойно: «Да». И по тому, как она сказала это «да», он понял, что это уже серьезно. Кровь бросилась ему в голову: «Неужели это возможно?!» Весь мир перевернулся в эти несколько мгновений. В гостиницу входили два робких ночных замерзших человека, а вышли счастливые жених и невеста. Таким видел мир он. Каким его видела она?.. Об этом Анна Андреевна написала Срезневской. Но об этом чуть позже.

На следующий день, 30 ноября, Николай Степанович нанес официальный визит кузине Анны Андреевны, художнице Марии Александровне Змунчилло, поклоннице его таланта, и отправился на вокзал. Провожали его Алексей Толстой, Михаил Кузмин и Петр Потемкин. Анна Андреевна провожать Гумилёва не пошла.

1 декабря Гумилёв был уже в Одессе. Поскольку он не знал точно, поедет ли Вячеслав Иванов с ним в Африку, он пишет ему из Одессы письмо: «Карантина в Синопе, кажется, нет. 3-го (в среду) я выезжаю в Кполь, там в пятницу. В субботу румынский пароход, и 9-го (во вторник) я уже в Каире. Незачем ехать в Триест. Так дешевле и быстрее. В Каире буду ждать телеграммы в русское консульство. Письмо очень запоздает. 12-го, если не будет телеграммы, еду дальше. Я чувствую себя прекрасно, очень хотел бы Вашего общества… P.S. Море очень хорошо». Вяч. Иванов в Африку не поехал. 3 января 1910 года в письме Валерию Брюсову он напишет: «…Чуть было не уехал с Гумилёвым в Африку… но был болен, оцепенен делами и — беден, очень беден деньгами».

1 декабря 1909 года Гумилёв садится в Одессе на пароход. 3 декабря он был уже в Варне. Он отправил открытку[10] с видом фонтана в городском саду Варны своему учителю с конквистадорской надписью: «Дорогой Валерий Яковлевич, не знаю, простите ли Вы мне, что я так долго не писал; Вы будете справедливы, если не простите. Приветствую Вас из Варны, куда я заехал по пути в Абиссинию. Там я буду недели через полторы. Застрелю двух, трех павианов, поваляюсь под пальмами и вернусь назад, как раз, чтобы застать Ваши лекции в „Академии Стиха“. Напишу еще раз из Джибути или Харара[11]…»

5 декабря 1909-го Н. Гумилёв был уже в Константинополе.

6 декабря 1909-го Николай Степанович на румынском пароходе отплыл в Каир.

7 декабря 1909-го, в то время как Н. Гумилёв шел на румынском пароходе к Александрии, его невеста Анна Горенко в Киеве сдала экзамен по истории русского права с оценкой «весьма удовлетворительно».

8–9 декабря 1909-го Н. Гумилёв в Александрии. Пока он идет апробированным им маршрутом, где все знакомо с прошлого года, ему скучно. Он жалеет, что Вячеслав Иванов уклонился от поездки, хотя поначалу горячо поддерживал и восторгался его замыслами. Но известий от него никаких, и 12 декабря Николай Степанович из Каира пишет письмо падчерице мэтра — В. К. Ивановой-Шварсалон: «Вера Константиновна, уже три дня я в Каире, а от Вячеслава Ивановича нет ни писем, ни телеграммы. Очевидно, он не поехал, и я поеду дальше без него. Здесь очень хорошо. Каждый вечер мне кажется, что я или вижу сон, или, наоборот, проснулся в своей родине. В Каире, вблизи моего отеля, есть сад, устроенный на английский лад, с искусственными горами, гротами, мостами из цельных деревьев. Вечером там почти никого нет и светит большая бледно-голубая луна. Там дивно-хорошо. Но каждый день мне приходит в голову ужасная мысль, которую я, конечно, не приведу в исполнение — это отправиться в Александрию и там не утопиться, подобно Антиною, а просто сесть на корабль, идущий в Одессу. Я чувствую себя очень одиноким, и до сих пор мне не представилось ни одного случая выпрямиться во весь рост (это не самомнение, а просто оборот речи). Но сегодня я не смогу вытерпеть и отправлюсь на охоту. Часа два железной дороги, и я буду на границе Сахары, где водятся гиены. Я знаю, это дурно с моей стороны. Я сижу в Каире, чтобы кончить статью для „Аполлона“, — как она меня мучит. Если бы Вы знали — денег у меня мало. Но лучше я буду работать в Абиссинии, там, кстати, строится железная дорога от Харара до Аддис-Абебы и нужны руки, лучше пусть меня проклянет за ожидание Маковский. Я высаживался в Пирее, был в Акрополе и молился Афине Палладе перед ее храмом. Я понял, что она жива, как и во времена Одиссея, и с такою радостью думаю о ней… Я писал… что я не попаду в Джибути. Но, подумав, что там меня ждут письма, я решил быть там во что бы то ни стало. И, кажется, это устраивается. Придется только ехать в четвертом классе и сперва в Аден и уж оттуда в Джибути. Если Вам вздумается мне писать, а я мечтаю об этом, пишите в Одессу до востребования. Я буду там через месяц. Простите за такое глупое письмо, но я не мог лучше. Это третье, которое я пишу Вам из Каира. Первые два я изорвал. Попросите, чтобы не очень обижали Потемкина. В Киеве я заметил такую тенденцию, и мне его жаль…»

В этой просьбе поэта проявилось его настоящее лицо. Гумилёв был очень заботливым и ранимым человеком, и когда он видел, как над добродушным Петром Потемкиным подсмеиваются друзья, ему это было неприятно. Статья, которую писал Гумилёв, — это рецензия на первую книгу рассказов Михаила Кузмина, она была заказана и вышла в третьем номере журнала «Аполлон». Николай Степанович был обязательным человеком и не мог подвести ни Маковского, ни своего друга Михаила Кузмина.

К письму Н. Гумилёв приложил стихотворение «Она говорила: „Любимый, любимый…“» (1909), которое он написал уже в путешествии и, как сообщил адресату, отправляет в «общее пользование». Тем не менее при жизни оно не было опубликовано:

Это стихотворение — явный отголосок его последнего киевского разговора с Аней. Поэт пишет как бы от ее лица… Он получил согласие Анны, его многолетние ухаживания завершились так, как ему хотелось, но вместо радости он почему-то почувствовал усталость, к радости начало примешиваться чувство легкой печали и грусти. Но грусть проходит и снова начинается дорога.