Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Почему же он так упорно твердил о своем необыкновенном изобретении, о новом типе супружества? — Он был горд, он не хотел признаться, что, как почти всем мужчинам на свете, ему приходится выносить и тяготы совместной жизни. Он все это скрывал, и в результате возник клубок неразберихи. Чего уж тут мудрить, зачем. Говорят же — живи просто, доживешь лет до ста.
Каково же было мое удивление, когда я прочла в воспоминаниях моей тетушки некую фантазию на эту тему. Для меня, более четверти века проработавшей в жанре романа-биографии, где не должно быть ни одного придуманного эпизода или диалога, то, что я прочла, показалось чем-то совершенно недопустимым. А я прочла вот что:
«Трепет, боль и бешеный стук сердца были так сильны в ожидании запретного, в каковое я посмела вторгнуться, слились с ними в мощный поток нездорового любопытства, преодолеть его было немыслимо!
Вдруг он ей скажет те же самые слова, что говорил мне? Но слова были другие; говорил не он, щебетала она, ее слова не имели смысла.
Очень скоро понадобилось постельное белье. Дау открыл шкаф, из шкафа вышла я, молча, гордо подняв голову; бросив жадный взгляд на соперницу, я прочла в ее глазах животный страх.
Я ушла из дому, долго бродила по Воробьевке. Итак, я нарушила наш “Брачный пакт о ненападении”. Жалела? Нет! Это было неизбежно. Из этого неприглядного урока я поняла, что убить соперницу нетрудно. Но завтра придется отвечать за свой безрассудный поступок перед Дау.
Нет, не могу! Не хочу! Не буду!
Вернусь совсем поздно, на рассвете, уйду навсегда из этого уже не моего дома. Глаза сухие, не раскаиваюсь, не плачу…»
Далее следует описание душераздирающей сцены прощания, где, по-видимому, все придумано от начала до конца; и меня впервые поразила мысль, что Кора обладала несомненным писательским талантом. Эта сцена написана прекрасно, но — ах, она слишком красиво написана, чтобы ей можно было верить. И, кстати, слова, которые Кора вложила в уста Дау, не из его лексикона — мне этот лексикон хорошо знаком, и не его слова как-то сразу бросаются в глаза. Но поскольку это не только воспоминания, но и романтические сцены из жизни автора, то и отношения они требуют особого.
Прошло много лет, прежде чем я поняла все это. Нельзя мне быть буквоедом в этом вопросе и требовать от своей тетки чистосердечного признания. Это выше человеческих сил. Поняв все, я сумела объяснить причину ее поведения. Это ей так безумно хотелось пройти мимо соперницы с гордо поднятой головой. Это ей так безумно хотелось сделать вид, что она уходит и собирает чемоданы, а бедный Дау просит и умоляет: «Останься со мной!»
Именно потому, что ей не удалось пройти мимо соперницы с высоко поднятой головой, она и написала все это. А на деле все было наоборот.
В свое время Кора попросила меня перепечатать на машинке несколько десятков писем Дау к ней, потому что она стала плохо видеть, а почерк у ее мужа был неразборчивый. Письма как письма, полные любви и нежности, и только в одном — как гром среди ясного неба — горькая правда об их отношениях. Повторяю, мною прочитано десятков пять писем за двадцать четыре года, что они были вместе, и ни в одном письме, кроме этого, от 23 августа 1945 года, ни единой жалобы, ни одного упрека. И — никакой информации. Как и во всех последующих. Так что для биографа наибольший интерес представляет лишь письмо, написанное в крымском санатории.
«Красное знамя. 23.VIII.45.
Корунька, дорогая. Столько нужно написать тебе, что не знаю как уместиться в одно письмо. Начну с дел. Просыпаясь утром в поезде, я неожиданно вспомнил, что в телеграмме Наде написал неверное число, на день позже, чем нужно. Единственное, что мне оставалось сделать, это сдать посылку в камеру хранения (таковая имеется) на Надино имя и переслать ей квитанцию почтой. Что из этого выйдет, один Бог ведает. Как это я мог так напутать?! Кстати, я почему-то день своего отъезда счел субботой, между тем как это была пятница. Видишь, Коруша, лучше не применять меня для посылки телеграмм, и т. п. дел. Ты так жалобно просишь, что мне стыдно отказаться, но хорошего из этого выйти может мало, такой уж я неприспособленный к жизни заяц. Но в общем, конечно пустяки. Только бедную Надю жалко.
Ехал в поезде хорошо, но скучно, девушка в моем купе не имела вида, а лучших не было. В Симферополе забыл в вагоне пиджак, но вспомнил и достал. Здесь я живу не в “Гаспре” наверху, а в другом санатории “Красное знамя”, у моря. У них один и тот же директор. Сначала так получилось случайно, а потом я постарался остаться — здесь лучше, близко к морю. Так что мой адрес — Крым, Мисхор, санаторий “Красное знамя”. В общем мне здесь неплохо, кормят, правда, плохо, но сытно, так что я даже не начал своих запасов. Фруктов достаточно — груши, сливы, виноград, орехи и т. д. Ем их вволю.
Хороших девушек, правда, не видно, но зато природа все-таки очень красива. Часто жалею, что тебя нет под рукой — любоваться на луну и т. п., но, с другой стороны, это, вероятно, к лучшему. Ты не представляешь себе, до какой степени ты изнервничала меня за последнее время. Пойми, Корушка, дорогая, что независимо от всех других соображений я, может быть, действительно не создан для жизни, должен был бы погибнуть еще в молодости и уцелел только случайно. Ясно, что я не смогу еще сколько-нибудь продолжительное время выдержать того стиля жизни, который ты, по-видимому, считаешь нормальным. Сейчас, когда я думаю об этом, мне становится страшно. Как ты могла довести наши отношения, может быть лучшее, что у нас есть и будет в жизни, до уровня стандартной кооперативной грызни. Мне так стыдно, что у меня в жизни может происходить что-либо подобное. Сейчас я, как всегда, треплюсь о нашей свободе и красоте жизни, и все завидуют, но я ведь хорошо знаю, что это только моя фантазия. Иногда мне кажется, что, может быть, я напрасно стараюсь, что ты просто не можешь иначе, так же, как я просто не мог жить по-твоему. Тогда нам надо разойтись возможно скорее. Мое отношение к тебе — это что-то очень дорогое, что может быть только раз в жизни, и я не могу видеть, как оно тонет в бездонной грязи, в пошлости. Пусть, если мы действительно не можем понять друг друга, у нас останутся хоть светлые воспоминания о чистой любви, которые теперь больше заслоняются семейным стандартом. Подумай об этом, Корушка: взвесь свои силы, не нужно этих ежедневных обещаний, регулярно нарушаемых на следующий день. Чувствуешь ли себя способной не допустить не только ни одной подобной фразы, но ни одной подобной мысли? Ты уже дошла до конца в попытках сохранить пошлость и меня одновременно. Дальше идти некуда. Тебе остается только выбирать между моей любовью и остальным.
Жду твоих писем и ответа. Как с младенцем?
Пока еще твой Дау.
Всякая буза в ответе, разумеется, означает отрицательный ответ.
Опять что-то плохо сплю».
Так что изобретение совершенно нового типа супружеских отношений — это обман. Дау не мог допустить мысль, что окружающие узнают, что у него обыкновенный брак, обыкновенные семейные проблемы. Милый Дау, но такой, как в этом письме, он нам ближе и понятнее.