Те, кто часто навещал Дау, отмечали, что он очень быстро выздоравливает и, главное, вернулась память.

Карен Тер-Мартиросян вспоминает такой разговор с Ландау.

— Понимаешь, я был мал и мама мне говорила: «Вот ты просыпаешься, смотришь в окно, а там синее небо, золотое солнце — и тебя охватывает радость. Это самое лучшее, что есть на свете».

— И что?

— А теперь этой радости нет. Всю жизнь была — а теперь нет.

— Дау ни в чем не изменился, — сказала Белла Тер-Мартиросян, жена любимого ученика Дау Карена. А она врач, ее мнение очень важно.

То же самое говорил и Алеша Абрикосов, и Сергей Капица, и Алексеевский, и Фрадков и многие другие. Но был один человек, упрямо твердивший, что Дау деградировал окончательно. Этот человек — Евгений Михайлович Лифшиц. Кору это приводило в бешенство.

— Женька распускает слухи, что Дау совершенно лишился рассудка, — сказала однажды Кора, и, заметив недоверие с моей стороны к ее словам, предложила: — Ты бы взяла книгу и посидела неподалеку от палаты Дау. Евгений Михайлович там торчит каждое утро. Танечка рассказала, что он останавливает каждого физика, идущего к Дау, и велит ему задавать Льву Давидовичу определенные вопросы. А Дау свирепеет, когда ему задают идиотские вопросы для проверки умственной деятельности. Я тебя очень прошу, мне надо знать правду.

Я поехала. Лифшица еще не было, и я уселась в кресло, отметив, что никаких стульев там больше не имелось. Меня выручил доктор Сергей Николаевич Федоров, которого я попросила пристроить меня поближе к палате Дау. Словом, я очутилась в соседней палате.

Мне не особенно повезло: пришло только два посетителя. Но Евгений Михайлович действительно устраивал инструктаж. Оба они очень неохотно брали из рук Евгения Михайловича листки с вопросами, пытались возразить, но Лифшиц отвечал, что делает это по настоянию врачей.

— Как взять интеграл, это же второй курс, Дау обидится.

— Обидится или нет, это и хотят узнать врачи.

И первый и второй визит продолжался не более двух минут. Затем визитер выскакивал как ошпаренный, и вдогонку ему неслись крики пациента:

— Не желаю отвечать на идиотские вопросы! Убирайтесь к черту! И не смейте больше здесь появляться!

— Он просто лишился рассудка, — смеясь, говорил Евгений Михайлович. — Убедились?

Е.М. Лифшицу удалось убедить врачей в том, что Ландау не в себе. И, к сожалению, это повлияло на его судьбу…

Я рассказала Коре обо всем увиденном. И спросила, зачем он это делает.

— Это старая история. Женьку тоже можно понять. Дау гонял его, как собаку. Этот Курс теоретической физики, который они вместе написали, само совершенство. Даунька излагал суть очередной главы, и бедный Женька должен был писать все это безупречным стилем, он по два раза переписывал каждую страницу. Ему надоело. А теперь он вместо Дау. Глава фирмы. Врачи считаются с его мнением, как же — друг.

А на самом деле у Дау был один друг — Артюша Алиханьян.

Как же прав был Петр Леонидович Капица, сказавший: «Несчастье Ландау в том, что у его постели сцепились две бабы — Кора и Женя».

Не в бровь, а в глаз. Не будь этой ссоры, врачи не поддались бы мнению, что их пациент безнадежен, ему бы рассекли спайки, Дау вернулся бы к работе и у этой истории был бы совсем другой финал.

Хирург Кирилл Семенович Симонян, которому пришлось рассечь эти злосчастные спайки за несколько дней до смерти Льва Давидовича, сказал: «Будь он кандидат наук, эта операция была бы произведена пять лет назад. Но кто бы мне разрешил прикоснуться к животу такой знаменитости».

Иными словами, Дау был прав, когда жаловался на боль в животе при каждом вздохе.

Я позволяю себе лишний раз привести слова профессора Раппопорта, производившего вскрытие: «Травма головы повела медиков по ложному пути. Однако необходимо особо подчеркнуть еще одно обстоятельство — Дау не выносил боли. Если ему предстоял визит к зубному врачу, он уже накануне был хмур и неработоспособен. В такие дни ни о каких занятиях физикой не могло быть и речи. Такой характер. Так что если боль при каждом вздохе, то заниматься наукой он не станет. Близкие поняли, не близкие нет».

Впрочем, мы забежали вперед. Наше повествование дошло до осени 1962 года.

В сентябре Дау перевели в больницу Академии наук. Здесь академика Ландау застали две большие награды: Ленинская премия ему и Е.М. Лифшицу за цикл книг по теоретической физике и Нобелевская премия по физике за 1962 год.

1 ноября Лев Давидович получил телеграмму:

Утром 2 ноября в больницу приехал посол Швеции в Советском Союзе Рольф Сульман. Он поздравил Ландау с премией.

— Вам не трудно говорить по-английски? — спросил посол по-русски.

— Just the same [1], — ответил Ландау.

Дау начали осаждать корреспонденты. Медики боялись, как бы журналисты не навредили больному своими разговорами, но Дау охотно всех принимал, отвечал на вопросы каждого.

Иностранным корреспондентам Дау сказал:

— Присуждение премии рассматриваю как еще одно всеобщее признание великого вклада советского народа в мировой прогресс. — И, неожиданно улыбнувшись, добавил: — Передайте на страницах ваших изданий благодарность моему учителю Нильсу Бору. Я многим ему обязан и сегодня вспоминаю о нем с особой благодарностью.