Карл не двинулся. Руками он изо всех сил вцепился в колени, пытаясь совладать с собой, и сощурился, глядя против света на равнодушное лицо консультанта.

– Но вам же известно: мне уже сократили срок. Возможно, поэтому Контрольный орган разрешил проконсультироваться…

– Не пытайтесь учить меня закону, – ледяным голосом пророкотал Присби. – Это я должен учить вас. Так и быть, объясню. Хотя смысла в этом ровным счетом никакого. Когда истечет первый год вашего срока – то есть вы ровно год отработаете в определенной для вас должности, – только тогда получите право на сокращение. Вы сможете подать прошение о переводе на работу, предполагающую временны́е премии. Есть опасные виды деятельности, скажем починка спутников: там один день засчитывается за два. В атомной энергетике существуют должности, где один день равен трем, но таких совсем немного. На подобных работах осужденный помогает себе сам, воспитывает в себе ответственность перед обществом и одновременно приносит ему пользу. Однако вам еще рано об этом думать.

– Но почему?! – Карл уже успел вскочить и теперь стоял, опираясь на стол ладонями, не успевшими загрубеть после лечения. – Чего ради я должен год исполнять эту никчемную трудовую повинность? Она же совершенно бессмысленная! Ее нарочно выдумали, чтобы мучить осужденных. Я ночь напролет сижу в кабине не смыкая глаз, а ведь мою задачу за три секунды выполнит робот, когда вернется вагонетка. Вы считаете, унизительный монотонный труд учит ответственности перед обществом?

– Сядьте, Тритт! – прервал его Присби высоким трескучим голосом. – Вы что, забыли, где находитесь? И кто перед вами? Слушайте внимательно. Вам позволяется отвечать только «да, сэр» и «нет, сэр». Я повторяю: вы дождетесь завершения первого года трудовой повинности и только потом придете ко мне. Это понятно?

– Нет уж, погодите! – завопил Карл. – Я пойду дальше! Доберусь до вашего начальства! Вы не смеете вот так распоряжаться моей жизнью.

Присби тоже поднялся на ноги, его лицо перекосила нездоровая гримаса, видимо призванная изображать улыбку.

– Никуда вы не пойдете! – проревел он. – Никакого «дальше» просто не существует! Я сам себе начальство. Мое слово – решающее. Не верите? Сомневаетесь в моих возможностях? – На его губах пузырилась пена. – Я доложу, что вы повышали на меня голос, прибегали к оскорблениям и угрожали. И доказательством будет запись.

Присби неуклюже зашарил по столу в поисках микрофона. Найдя, поднес дрожащими руками ко рту и нажал кнопку:

– Говорит Присби. За неподобающие действия, совершенные осужденным в отношении консультанта по отбыванию наказания, я рекомендую продлить срок Карла Тритта на одну неделю.

Ответ пришел молниеносно. Динамик Контрольного органа на стене заговорил своим обычным синтетическим голосом:

– Рекомендация принята. Карл Тритт, к вашему сроку добавляется семь дней; общий срок наказания теперь составляет шестнадцать лет…

Голос бубнил и бубнил свое, но Карл уже не слушал. Его обуяла лютая ненависть. Для него в целом мире сейчас ничего не существовало, кроме рыхлой бледной физиономии консультанта Присби.

– Зря вы так, – выдавил наконец Карл. – Только хуже мне делаете, а должны помогать. – Тут его внезапно осенило: – Хотя какое там помогать! Вы же и не хотите помогать, правда? Вам просто нравится так – корчите из себя Господа Бога, вертите как вздумается судьбами осужденных…

Его монолог был заглушен воплями Присби:

– Преднамеренные оскорбления… Рекомендую добавить месяц к сроку наказания Карла Тритта…

Карл все это слышал. Но теперь ему было все равно. Он изо всех сил старался играть по чужим правилам. Баста! Он ненавидит систему, придумавших ее людей и машины, давшие ей жизнь. Но больше всего на свете он ненавидит сидящего перед ним человека – живое воплощение этой мерзости. Карл так старался, прямо лез из кожи вон, – и что? Очутился в мясистых руках садиста!

– Снимите очки, – тихим голосом приказал Карл.

– С-снять очки? З-зачем? – заикаясь, пробормотал Присби.

Он наконец перестал орать в микрофон и еще не успел отдышаться.

– Ладно, не трудитесь. – Карл медленно дотянулся до него через стол. – Я сам.

Он сдернул с консультанта очки и аккуратно положил рядом.

– Нет! – только и успел пискнуть консультант, догадавшись, что сейчас произойдет.

Кулак ударил точно в эти ненавистные губы, расквасил их, загнал зубы в глотку. Консультант кувыркнулся назад вместе со стулом и растянулся на полу. А Карл даже не заметил, что у него на руке не выдержала новая кожа, что с пальцев закапала кровь. Он возвышался над скулящей бесформенной кучей и хохотал.

В приемной робот-секретарь повернулся к нему и что-то проговорил. На холодной стеклянно-стальной физиономии читалось неодобрение. Не переставая смеяться, Карл схватил тяжелый осветительный прибор и от души врезал по блестящему лицу. Он так и вышел в вестибюль – со стойкой от лампы в руках.

Какая-то часть Карла верещала от ужаса перед случившимся. Но только часть. Ее истеричный голосок быстро захлебнулся в накатившей горячей волне наслаждения. Сейчас Карл крушил запреты – все, какие только можно. На самом деле он крушил стены клетки, в которой был обречен провести всю жизнь.

Его отпустило, только когда он уже спускался в автоматическом лифте. Смех понемногу утих. Карл вытер струящийся по лицу пот. И тут зазвучал тонкий голосок:

– Карл Тритт, вы нарушили условия исполнения вашего наказания, и соответственно ваш срок увеличивается на…

– Где ты?! – взревел он. – Кончай прятаться и зудеть в ухо! Выходи!

Он вперился в стену подъемника. Ага, вот она, стеклянная линза.

– Видишь меня, да?! – проорал он, обращаясь к линзе. – Так и я тебя вижу!

Стойка от лампы взметнулась и хряснула по стеклу. Еще один удар прорвал тонкую металлическую сетку и достиг динамика. Тот печально кудахтнул и затих.

Снаружи люди разбегались врассыпную, но Карла они не интересовали. Эти несчастные всего лишь жертвы, такие же, какой был он сам, – и сейчас не до них. Ведь у него есть настоящий враг. Каждый видеоэкран на пути получал погнувшейся стойкой. Карл безжалостно колошматил динамик, покуда тот не умолкал. За его спиной тянулась вереница изувеченных онемевших роботов.

Его неизбежно должны были поймать. Карл об этом не задумывался, да и какая разница. Это был высший миг его бытия. То, ради чего стоит жить. Жаль, он не знал ни одной боевой песни, а то бы спел. В голову лезла только слегка непристойная песенка из школьных времен. Ладно, сойдет и такая. Горланя во всю мощь легких, Карл продолжал пятнать следами разрушения сияющую поверхность города.

Динамики не оставляли попыток что-то сказать Карлу, но он разбивал их, едва заслышав. Срок его наказания увеличивался с каждым ударом.

– …В совокупности составляет двести двенадцать лет, девятнадцать дней и… – Голос пресекся: кто-то в цепочке сообразил, что грозит преступнику неисполнимыми карами.