— Я хотела тебя спросить, — Вера играла красной бусинкой, которая лежала на груди Садовникова, — амулет, оставшийся от его покойной жены, — ты столько сделал для меня. Исцелил, приютил, сделал счастливой. От тебя исходит сила и благородство. Ты спасаешь, вдохновляешь, обладаешь неведомыми знаниями, которые побеждают зло. Кто ты такой? Почему ты один? Кто были твои друзья? Мне кажется, ты находишься в постоянном ожидании каких-то огромных событий, о которых знаешь и которым помогаешь свершиться. В тебе есть какая-то тайна, которую ты не пускаешь наружу, заслоняешь ее, но она вдруг сверкнет в твоих глазах голубым лучом, как отблеск той звезды, которую ты мне показал. Что это за тайна? Каких ты ожидаешь событий? Кто ты, мой милый?

Садовников чувствовал, как трепещет в нем его тайна. Как откликается на ее слова бестелесными вспышками. Стремится себя обнаружить, перелиться из глубины его разума в ее чистую наивную душу. Он любил ее душу, верил ей, что спасала его от печального одиночества. Тайна не пугалась ее, не стремилась спрятаться в глубины его подсознания, под защиту множества непроницаемых, непроглядных оболочек. Осторожный и мнительный, окруженный опасностям, он все эти годы сберегал драгоценный кристалл, как сберегают во время нашествий бесценный шедевр. Прячут его под землю, забрасывают ворохом мусора и ненужных вещей, дожидаясь часа, когда враг отступит. И тогда будет явлена чудотворная, в драгоценном окладе икона.

— Ты хочешь знать мою тайну? Хочешь знать, каких событий я ожидаю? Тогда вставай. Я тебе откроюсь.

Они подъехали к речному затону, где у причалов белели нарядные яхты, изысканные катера, и среди лодок, прикованная тонкой стальной цепочкой, покачивалась моторка Садовникова. Было удивительно, что отсутствует Ефремыч, любитель порассуждать о политике. Всякий раз, когда встречался с Садовниковым, он спрашивал, скоро ли коммунисты возьмут власть, и народ сможет пахать землю и строить звездолеты.

Садовников помог Вере сесть в лодку. Отпихнулся он пирса и включил мотор. Почти бесшумно, с легким птичьим стрекотом, мотор погнал лодку по затону, мимо ветхого теплохода «Оскар Уайльд», к открытой воде. И когда река сверкнула своим огромным солнечным блеском, дунула синим ветром, Садовников увеличил скорость, и лодка, ударяясь о встречные волны, помчалась на простор.

Вера, поместившись на носу моторки, сражалась с ветром, который путал волосы, рвал платье, сыпал в лицо сверкающую росу. На крутом берегу белел город, блестели главы соборов, зеленели парки. И все это уплывало, оставалось позади. Остроносая лодка мчалась на просторе, среди слепящих огней, синих вспышек, перепрыгивая через волны. Вера видела, как на корме Садовников отворачивается от ветра, за его спиной разбегается кружевной клин, а над его головой дрожит прозрачная радуга. Он улыбался ей, словно спрашивал, хорошо ли ей. И она улыбалась в ответ, отвечая, что ей чудесно.

Не было ни города, ни прибрежных деревень, ни встречных кораблей. Была огромная сверкающая пустота и зеленые лесные берега, словно они плыли по первобытной, девственно чистой реке, среди молодой земли. Из воды внезапно выскакивали большие серебристые рыбы, изумленно взглядывали крутящимися глазами и снова проваливались в пучину. Вере казалось, что река опустилась на землю из неба, захватила с собой небесные силы, голубые струи, огненные стихии. Подхваченная этой рекой, она поплывет по ней, а потом река унесет ее в небо.

Через час или два этого упоительного полета Садовников причалил лодку к лесистому берегу. Набросил цепь на упавший ствол. Перенес Веру под деревья на теплую землю.

Они шли по сосновому лесу, без тропы, по сизым мхам. В лесу было просторно и жарко, в воздухе пахло эфиром, от муравейников исходил запах спирта, и проблеск бесшумной птицы казался искрой, от которой может полыхнуть пожар. Вера шла за Садовниковым, огибая редкие кусты можжевельника. Сосны у корней были фиолетовые, выше ствол становился золотым, и над ним, высоко, стеклянно сверкала хвоя, в которой струился бесцветный огонь.

— В этом лесу мои друзья записывали музыку соснового бора. Хочешь послушать симфонию сосны?

Вера кивнула. Садовников осторожно сжал пальцами мочки ее ушей, и ей показалось, что беззвучный воздух вдруг наполнился гулом, жужжаньем, свистом. Так шуршали муравейники, шелестела от ветра хвоя, звенела попавшая в паутину мушка.

— Приложи ухо к сосне и слушай.

Она обняла теплый ствол, прижалась щекой к золотистой чешуе, из которой выступила смоляная капля. И дерево зазвучало, словно в стволе трепетало множество струн, в которые ударяли натертые канифолью смычки, дрожали звонкие клавиши, рокотали гулкие трубы. Восхитительный оркестр то могуче вздыхал, собирая звуки небес, вспышки солнца, порывы ветра, высокие крики ястреба. То затихал, переливаясь струями донных вод, слабым шевеленьем корней, жужжаньем прилипшего к смоле комара. Вера с восхищеньем внимала, улавливая гулы ураганов, трескучие паданья молний, шелест внезапных ливней. Слышала хрустальные звоны звезд, шепот снегопадов, барабанные стуки дятлов. В этой древесной музыке ей чудились великие оперы, струнные и фортепьянные концерты, партии знаменитых балетов.

Она отстранила голову, и сосна затихла. Только струился вдоль ствола стеклянный жар, и в серебряной хвое пылала синева.

Сосновый бор сменился смешанным лесом, в котором могучие, черно-серебряные березы качали длинными, свисавшими до земли ветвями, пахнущими банными вениками. В густой траве горели лесные герани, нежно голубели колокольчики, в шуме ветра пела невидимая одинокая птица.

— Где-то здесь, неподалеку, растет гриб, — сказал Садовников. — Слышишь, как он пахнет?

— Не слышу, — сказала она.

— А теперь? — он провел пальцем по ее лбу, переносице, тонкому носу, слегка надавил незримую точку над верхней губой. И вокруг внезапно расцвело множество запахов, благоуханий, сладких ароматов. Она чувствовала тление земли, сладость созревшей земляники, горечь березовой коры. Как чуткий зверь, она улавливала присутствие в ветвях теплой птицы, горячие испарения пробежавшего лося, и среди всех дурманов, пряностей, терпких дуновений она различила чудесный, волнующий запах гриба, молодой, сильный, свежий. Пошла на этот запах, отводя в сторону иные, мешавшие ароматы. Под березой, в зеленой траве, среди мелких желтых цветочков увидела белый гриб. Его коричневую замшевую шляпку, маслянисто-белую ножку.

— Боже, какое чудо! — с испугом и восхищением воскликнула она, пала перед грибом на колени, как перед лесным божеством. Поцеловала его холодную голову, как целуют душистую голову царственного ребенка. — Ты лесной колдун, наколдовал этот гриб!

Садовников улыбался, вел ее дальше, оставляя в зеленой траве маленькое лесное божество.

Вышли на поляну, на которой чернела болотная лужица, кругом росли пышные зонтичные цветы, желто-фиолетовые купы иван-да-марьи. Солнце дрожало в черной лужице, бегали по цветам тени и полосы света. Поляна казалась пустой и тихой.

— Что ты видишь? — спросил он ее.

— Цветы, воду, какая-то стрекоза пролетела.