— Спасибо, — проговорил он, крепко ее обнимая. — Большое тебе спасибо.

— Нам пора, — нетерпеливо заторопил Дэнни. — Нечего тут рассусоливать.

Первый час пути они разговаривали мало, обсуждая только живописные фермы или перелески. На полдороге к Пенсильвании Дэнни вновь затронул тему об их совместной жизни, и Жени опять отказалась.

— Все, о чем ты, мадам доктор, печешься, это собственная карьера, — его слова прозвучали обвиняюще.

— Не только. Но мне девятнадцать лет. Попытайся понять меня, Дэнни.

— Понять? Я понимаю так, что ты уже соорудила себе вывеску, хотя еще не успела поступить в медицинскую школу. Доктор Сареева ставит диагнозы. Доктор Сареева рекомендует операцию.

— Она поможет Хаво.

— Поможет ли? Ты уверена? А деньги на нее свалятся, точно созревшая слива с маминого дерева?

— Они в этом вопросе — фактор не решающий, — Жени почувствовала в его голосе злость и разозлилась сама. Он властвовал, строил из себя тирана.

— Для вас, миледи из окружения Вандергриффов, деньги никогда не являются решающим фактором. Подопечная знаменитого и несказанно богатого Бернарда Мерритта, рассуждающего о том, что дал ей «взаймы» состояние. Но «взаймы», дорогая, на всю жизнь. И не забывай, что я живу на стипендию. Без нее я не смог бы учиться ни в Гарварде, ни в каком другом колледже. Может, ты учредишь стипендию для операции брата?

— Прекрати! — Его грубость оказалась такой же неистовой, как и страсть. Он может отталкивать с такой же силой, как и привлекать, подумала Жени.

— А ты ничего не слышала о несбывшихся надеждах, — Дэнни продолжал, будто и не слышал ее. — И о тех, кто их зарождает. Девятнадцатилетняя леди-доктор так расточительно сеет надежды среди убогих мира сего. Будет ли она с ними, чтобы стереть их слезы и выслушать жалобы, когда надежды угаснут?

— Хаво не убогий, — выкрикнула она. — И я сказала ему только то, что считала необходимым: оставшуюся волчью пасть можно исправить. И обещала ему как следует выяснить это. Изучить в книгах.

— Ах, изучить! Волшебное слово. Не слово, а тайный пароль, высшая мудрость. Изучение исцелит все, — костяшки его пальцев на руле побелели. У Жени возникло острое желание распахнуть дверь и выскочить из машины.

— Ты хочешь, чтобы он остался таким? — она бросила ему в лицо обвинение, кивком подтвердив свои слова. — Да, так и есть. Ты ведь гений. Блестящий писатель. Так хорошо управляешься со словами и жаждешь, чтобы все хвалебные слова доставались тебе?

— Заткнись, — его рука взлетела, и Жени отпрянула, боясь, что он ударит ее.

Она сжалась у дверцы, подальше от него. Дэнни резко нажал на педаль, заставляя машину набрать восемьдесят миль в час.

У Жениного общежития он остановил машину со скрипом тормозов. Она схватила с заднего сиденья чемодан.

— Не нуждаюсь в примадоннах, — и с шумом захлопнула дверцу.

Дэнни наблюдал, как она вошла внутрь. Заглушил мотор и подождал, пока в ее окне не зажегся свет. Его бил озноб. Он смотрел на светлый квадратик, пока там не погасло. Пальцы онемели, он попытался включить двигатель. На приборной доске остались следы слез.

В почте, что Жени обнаружила в общежитии, она нашла два личных письма. По адресу, напечатанному на машинке, она тут же узнала, что одно из них от Пела. Недоумение вызвало другое — адрес, написанный от руки, напоминал ее собственный почерк. Буквы на марках ни на кириллице, ни на латинице. Почти минуту Жени глядела на конверт, прежде чем до нее дошло, что письмо из Израиля — от матери.

Осознав это, она выронила из рук конверт. Потом присела, подобрала его и положила на стол. Неотрывно смотрела на него, пока снимала куртку.

Рука матери. Поначалу ее это ошеломило, заглушив злость на Дэнни. Она несколько раз глубоко вздохнула, подсунула большой палец под клапан и вскрыла письмо так стремительно, что даже порвала верхнюю часть листка. Потом развернула его, приставила оторванную полоску и стала читать русские слова, показавшиеся чужими и оказавшиеся — такими родными.

Женя, доченька!

Когда я последний раз видела твое лицо — такое бледное и испуганное — тебе исполнилось только тринадцать, ты была еще ребенком. В зале суда мое сердце рвалось к тебе. Но нельзя требовать от детей, чтобы они разделяли судьбу родителей. Ты была такая потерянная, и тебе нужна была мать.

Жени почувствовала, как екнуло у нее в груди. Она снова оказалась там и глядела на себя двумя парами глаз.

Дмитрия не было с тобой, и я заподозрила, что он не пожелал меня видеть. Он сильно меня любил, а когда у матери появляется любовник, мальчики обычно считают, что их предали.

Уже много позже я узнала про несчастный случай и почувствовала сильные угрызения совести.

Все это время, хоть и не прямо, я поддерживала с ним связь. У него все в порядке и в конце концов он станет доктором.

Дальше на странице следовал пробел, а письмо продолжалось ниже, как будто бы Наташа решила начать его заново. Жени крест-накрест обхватила себя руками за плечи и слегка подалась вперед.

Почему я начала с прошлого, а не с настоящего. Наверное, потому, что в нем вы жили для меня все эти годы. Конечно, теперь ты взрослая женщина, может быть, замужем, но для меня ты осталась все той же, еще не достигшей тринадцати — возраста расцвета еврейской женщины.

Теперь я в Израиле, и я — еврейка. Странно, что от оков меня освободила вера предков — вера, которую не поддерживали целые поколения. К тому же трудно стать верующей, когда до середины прожила жизнь агностиком. В традиционном смысле я в Бога не верю. И все-таки я еврейка. В этом я глубоко убеждена.

Когда-нибудь я надеюсь объяснить тебе, что я имею в виду. Только неделю назад я узнала, где ты теперь живешь. А до этого и понятия не имела, что какой-то богатый американец стал твоим опекуном.

Эта новость привела меня в восторг. В голову сразу пришла мысль: теперь ты можешь приехать ко мне.

А потом закрались сомнения — может быть, она и не свободна в душе или в сердце. Может быть, расстроится, получив от меня письмо. Может быть, целиком принадлежит своей американской семье, а меня выбросила из головы, будто я умерла.

Женечка, мы — чужие. И все-таки мы — мать и дочь. Мое сердце, мой дом всегда для тебя открыты.

Она подписалась «Наташа», а не «Мама».

Жени перечитала письмо снова, затем снова — по частям. Написавшая его — была и впрямь для нее чужой, но такой близкой женщиной.

Но как только Жени положила письмо обратно в конверт, на нее снова нахлынули чувства, обуревавшие ее машине у Дэнни — раздражение и даже злость. Почему люди считают возможным вмешиваться в ее жизнь? На глаза ей попалось еще не распечатанное письмо от Пела. Весьма неприятно потерять свою американскую семью. Хотя с Вандергриффами она была связана не больше, чем с Дэнни. Но послание матери напомнило ей, что настоящую семью у нее украли.