Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На третий день узкая тропинка, которая вилась между холмами, внезапно превратилась в широкую дорогу и стала подниматься на каменистую кручу. И всадник увидел с высоты цветущую равнину, полную садов и лесов, чередовавшихся с четко выделявшимися квадратами полей, и большой город, прильнувший к рыжим склонам Антиливана. Перед ним был Дамаск, великий белый город.
Он на мгновение остановился, чтобы полюбоваться священным городом с двумя с половиной сотнями мечетей, оазисом, о котором арабские поэты говорили, что он — один из четырех прекраснейших городов, омываемых светлыми водами Барады, «золотой реки», питавшей своими неутомимыми струями бани, фонтаны, храмы и сады; местом, откуда трогались в путь через пустыню караваны; наконец, городом знаний, который Саладин особенно любил посещать, чтобы учиться в тени сикоморы.
Под бледным зимним солнцем яркие краски мозаики на куполе большой мечети Омейядов[53] отливали шелковым блеском и, если бы не было крепостных стен с их притуплёнными зубцами, пленительная картина была по-настоящему райской, но сколько же под этими деревьями и близ этих журчащих вод таилось ловушек, сколько ползучих тварей!
Оторвавшись от созерцания, Тибо подумал, что и он сам — одно из таких подземных существ, которых каждый день на закате или на рассвете ворота выпускают из Дамаска или впускают в город, и что для него это нечто совершенно новое. До сих пор, если он выполнял какое-нибудь поручение короля, то делал это с открытым лицом, под своим именем и со своим гербом, которым гордился, но на этот раз он счел нужным утаить свое имя. Тибо де Куртене исчез, пропал неведомо куда, а вместо него появился Бекир Хамас, сын бейрутского торговца, который направлялся в Дамаск, чтобы купить там несколько красивых вещиц, которые городские мастера изготавливают с непревзойденным умением, украшая их золотыми или серебряными нитями и изысканными рисунками. Ведь даже во время военных действий на левантийских землях, где ценность вещей зачастую была важнее религиозных и даже расовых различий, торговля никогда не утрачивала своего значения.
Откровенно говоря, Тибо толком не знал и того, кем был на самом деле этот Адам Пелликорн, ставший его ближайшим другом и сменивший его у постели бесчувственного Бодуэна, над которым хлопотала Мариетта. Адам совершенно спокойно дал ему точнейшие указания, объяснил, как он должен действовать, чтобы выполнить поручение и остаться в живых.
— Я бы предпочел сам туда отправиться вместо вас, но вам легче, чем мне, выдать себя за мусульманина. Внешность более подходящая! Кроме того, вы говорите на их языке. Так вот, вы остановитесь в Аль-Кунейтре...
— Да откуда же вы все это знаете, вы ведь совсем недавно приплыли сюда вместе с людьми графа Фландрского?
— Давайте отложим объяснения на потом! Пока вам достаточно знать, что это не первое мое паломничество. Я уже побывал здесь десять лет назад... и знаю эти края почти так же хорошо, как вы, — закончил он с чудесной улыбкой, которая так к нему располагала.
Однако Тибо этим не удовольствовался. Он почувствовал себя обманутым, о чем и заявил без околичностей:
— Вы — рыцарь, и все же солгали мне? Вы согласились, чтобы я привел вас к королю...
— Я в любом случае явился бы к нему, и хочу вам напомнить, что я не был с вами знаком, хотя вы уже стали мне симпатичны.
В эту минуту послышался голос Бодуэна.
— Тибо, я все о нем знаю, и ты можешь полностью ему доверять, как доверяю ему я. А если я оставил тебя в неведении, то лишь потому, что достойный этого звания король не может быть всегда откровенным даже с теми, кого любит...
Пришлось Тибо смириться и с этим. Юноша тронулся в путь озадаченный, сгорая от любопытства, но все же успокоившись: слово его короля было для него таким же истинным, как тексты Священного Писания. В Аль-Кунейтре, после того, как он передал записку от Адама, ему не стали задавать никаких вопросов, и все прошло как по маслу; единственное, что он услышал, — новые точнейшие указания, на этот раз — насчет того, как ему следует себя вести, когда он окажется в Дамаске. Ну вот, теперь он оказался в городе.
Он вошел в монументальные ворота, охраняемые людьми с жестокими глазами, в круглых шлемах с длинными шипами; стражники равнодушно глядели на обычную для рыночных дней толчею, считая, что для острастки вполне достаточно двух торчащих над крепостной стеной свежесрубленных голов. Ряженый торговец, ведя своего мула на поводу и в точности выполняя полученные указания, двинулся вдоль Торы, одного из рукавов Барады, мимо окруженных садами тихих домов, спокойно глядевших на реку из-за частых деревянных оконных решеток Пройдя еще немного, Тибо остановился перед низкой дверью, выкрашенной в зеленый цвет, постучал в нее палкой три раза с расстановкой и стал ждать. Довольно скоро послышались шаркающие по плиткам пола шаги, затем, открылось вырезанное в створке окошко, в нем показалось заросшее белой бородой морщинистое лицо.
— Лишь молчание могущественно... — прошептал путник.
Старик по ту сторону окошка кашлянул, затем, открыв дверь, закончил:
— ...все остальное — лишь слабость! Входи, будь желанным гостем!
Следом за ним Тибо вошел в маленькую комнату на первом этаже — с глиняным полом и белыми стенами, украшенными узкими коврами. Купол над ней опирался на ярко раскрашенные балки, а в центре его было отверстие, предназначенное для выхода дыма, поднимавшегося от полной горящих углей жаровни, стоявшей точно под куполом в квадратной выемке. Вокруг были разложены плоские подушки, на которых можно было удобно устроиться и погреться. В углу стоял большой железный кованый сундук, сквозь решетки просвечивали желтые переплеты хранящихся в нем книг.
Теперь, при свете очага, Тибо сумел получше рассмотреть человека, который его впустил: это был мужчина преклонных лет, в тюрбане, сухой и согбенный.
Перед тем как предложить гостю сесть, он недоверчиво его оглядел.
— Давно мне не приходилось слышать этих слов, — вздохнул он, — между тем ты очень молод. Кто ты такой?
— Скажи мне прежде, тот ли ты человек, которого я ищу. Ты — переписчик Рахим?
— ...бывший секретарь великого султана Нуреддина, да благословит его Аллах сотню раз! Ты прибыл от его сына, несчастного Малика аль-Адиля, от которого у меня нет никаких известий?
— У меня их тоже нет, я знаю только, что он, заточенный в неприступной крепости Алеппо, все еще не отдал Саладину остатков своего наследства.
—
