Я все это знаю не понаслышке. Быть не в себе – мой сознательный выбор. В этих непонятных отношениях мне необходимо периодически отключать разум.

Дышу так, словно задыхаюсь. На самом деле, конечно, дурею от избытка Саниных афродизиаков. Это моя идеальная химия, которая крепче известных человечеству опиоидов и опиатов.

Поднимаю веки, чтобы столкнуться с Георгиевым взглядами. Он сокрушает меня своей похотью. Судорожно тяну воздух и подаюсь назад, чтобы дразняще лизнуть пальцы, которыми он все еще держит свои яйца, словно опасаясь того, что их разорвет от напряжения. И после влажного касания моего языка угроза, должно быть, становится критической. Он с хрипом толкает из нутра какой-то рык и вздрагивает так сильно, что волны этой дрожи проходят под его кожей, как нечто живое и хищное. Мышцы на животе сокращаются яростнее всего, наверняка вызывая физическую боль.

Рвано вздыхаю и отстраняюсь еще чуть дальше. Саша тут же направляет мне в рот член. Ощутив давление головки, я не могу сдержаться. С мычащим звуком удовольствия трусь о нее губами, раздвигаю их и лижу языком. Собираю каплю предэякулята, как одичавшее от обезвоживания существо росу. Молниеносно пьянею от полученных ферментов. Вздрагиваю и с трудом подаюсь назад, глядя на Сашкин налитый член, как на предмет адского вожделения.

Вдох. Выдох.

Трепеща ресницами, целую головку, еще раз ее облизываю и снова отстраняюсь.

– Блядь, Сонь… Что за игры? Давай, не останавливайся. Отсоси нормально. Я же знаю, ты умеешь охуенно насасывать.

Идиот.

Я ненавижу себя, но грубость проклятого принца хоть и бесит в моменте, а все равно возбуждает. Наверное, я привыкла к ней и стала сексуально зависимой.

Я собиралась взять его в рот. Однако… Не после этого.

Пронзив Георгиева сердитым взглядом, поднимаюсь на ноги. Подхожу к прикроватной тумбочке, на которой он оставил шампанское. Прикладываясь, выпиваю совсем немного. Дыхания на большее не хватает. Когда же Сашка прижимается сзади, и вовсе за раз остатки воздуха теряю. Со странными кашляющими звуками его выталкиваю.

– Ты обиделась? – обжигает ушную раковину. – Извини. Я не хотел быть грубым.

– Тебя так шатает, антигерой, – бубню оскорбленно. – То ты «не ради секса здесь», то «отсоси»!

– Шатает, верно, – подтверждает жестким тоном. – Не ради секса, конечно. Но ты… Блядь, Сонь, ты завела меня до предела. Хочу теперь, пиздец. Подыхаю.

– А если я сейчас скажу, что ничего не будет… – дразню уже намеренно.

– Твою мать, Сонь…Тогда мне придется тебя уговорить.

– Уговорить? Заставь меня захотеть тебе отсосать, – прошелестев это, загибаюсь от губительного скачка температуры.

Будто я еще не готова это сделать… С удовольствием!

Просто сейчас мне вдруг горит сыграть в непокорность. И Георгиев это понимает. Слышу, как хрипловато усмехается. Шумно выдыхает мне в ухо и ласково шепчет совсем неласковые вещи:

– Зажать и трахнуть, м?

Я закусываю губы и намеренно игнорирую этот вопрос. Покачиваюсь, потому что неловко себя чувствую. И Саня начинает двигаться за мной. Прикрываю глаза. Наслаждаясь этим танцем, вслушиваюсь в играющую в номере песню.

– О чем он поет? – спрашивает Георгиев неожиданно.

– Мм-м… – мычу и чувствую, как краснею. – Это очень старый хит… Джо Дассен поет… Он поет… – отчего-то крайне неловко переводить. – Если б не было тебя, зачем я жил бы, вот вопрос[1]… – шепчу, наконец, задушено.

– Угу. Вопрос, – отбивает Саша так же тихо. Не прекращая качать меня, покрывает неторопливыми поцелуями шею. Уровень любви в моем организме зашкаливает, как радиация, способная привести к атомному взрыву. – Переводи дальше, – просит, когда начинается новая песня.

– Вечная любовь, наполненная чистым смехом… Единственная дорога, выводящая из ада… Ведущая дальше, чем ночь… Самая темная ночь[2]…

– Правда.

– В хорошей музыке всегда есть смысл. Это же чувства и эмоции, которые кто-то уже переживал. Тот, кто не любил и не страдал, вряд ли способен написать хит, на который откликнутся миллионы.

– Согласен.

– А у тебя есть какая-то любимая песня из французских?

– Кхм… К сожалению, я знаю только «Алена даст».

– Что за?.. – выталкиваю массу воздуха. Пока не догадываюсь, о чем он говорит. – Alors on dance[3]??? Боже, Георгиев! Умеешь ты все испортить!

Он разворачивает меня. Со смехом подталкивает к кровати. Толкая, практически сразу же наваливается сверху.

– Я понял, что тебя прет весь этот французский вайб. Увы, я не тащу. Признаю.

– Хоть в чем-то!

– Выдавай ты.

– Что выдавать?

– На своем французском заряжай, м?

– М?

– О-ля-ля, бонжур-салю, комар–вузапле, гули-гули, жемапа куку-лику, кгу-у-ур[4]…

Я взрываюсь смехом. Хохочу и хохочу, забывая даже о том, что эрегированный член Георгиева находится аккурат в паутинном преддверье моего царства.

– Боже… – утираю слезы. – Француза из тебя точно не получится, принц! «Комар-вузапле»… Боже… – снова ржу безудержно. – Нет, это я еще поняла. А при чем тут «гули-гули»?

Саша на мой смех взирает с присущим его надменной натуре угрюмым снисхождением.

– Дашь контакты своего преподавателя­-полиглота? Французом он, однозначно, быть не может.

– Конечно, нет. Он коренной одессит, – задвигает Георгиев. И направляя мою руку вниз, заставляет обхватить свой член. – Знакомься. Не полиглот, конечно. Но кое в чем сечет. И любит хороший заглот.

– Как же его зовут, м? – подыгрываю, задыхаясь от смущения.

– Придумай сама, – шепчет Саня приглушенно.

– Я не могу его отделить от тебя… Все вместе хочу… Всего тебя, мой главный антигерой.

Черт… Похоже, мы добрались до той стадии, где алкоголь работает не просто как хмельной возбудитель, а как сыворотка правды. Лошадиными дозами высвобождаются в сердце нужные атомы.

Саша это, конечно же, чувствует.

– Любишь меня?

– М?

– М?

– Мм­-м…

Понять что-то нереально, но нам достаточно, чтобы сойти с ума.

– Пиздец, – выдыхает Георгиев, толкаясь ближе ко мне. – Закрывай глазки, Солнышко… Расслабься…

Я подчиняюсь. В голове сходу начинают «вертолеты» кружить. Но вместе с тем я ощущаю волшебную невесомость.

Я парю, плыву… Я летаю.

– Саш… – лепечу, когда чувствую, как он исчезает.

– Лежи. Не открывай глаза.

Я слушаюсь, но расслабляюсь полностью, только когда давление его тела возвращается.

Губы. Приглушенный, едва различимый, очень нежный звук поцелуя. По моему телу тотчас рассыпаются мурашки. Издавая томный вздох, приоткрываю рот.

Язык. Чувственное скольжение. Плавный толчок. Щекотный прострел по рецепторам. Мой любимый чисто мужской терпковатый вкус, вызывающий