не было, а Сет ничем не выдавал своего присутствия.

– Бельцони пошел в дом Хили, – продолжил Бирла. – Час пробыл внутри. Когда мы зашли туда после него, весь дом был вверх дном. Он разрезал диваны, сдвинул в сторону холодильник.

Что он там искал? Манускрипт? Нет, это было бы бессмысленно. Вряд ли он считал, что они настолько некомпетентны.

Персис подумала, что у нее проявился хороший повод вызвать Бельцони в участок, как следует отчитать и попробовать хоть что-нибудь из него вытрясти.

Но чего она этим добьется?

Бельцони спишет все на отчаяние. Он ясно дал понять, что не уедет из Индии, пока манускрипт не будет возвращен на место. Он был не просто итальянцем, а итальянским ученым, и, конечно, книга много для него значила.

– Что еще?

– Он следил за какой-то белой женщиной. Невысокая блондинка со злым лицом.

Персис выпрямилась:

– Эрин Локхарт?

– Не знаю. Я не услышал ее имени, но подумал, что ты разберешься.

У Бельцони могла быть только одна причина следить за американкой: он надеялся, что она приведет его к месту, где Хили спрятал манускрипт.

Значит, он ее подозревал.

Значит ли это, что сам Бельцони не мог работать вместе с Джоном Хили? Или здесь было что-то еще, чего она пока просто не понимала?

Она мысленно вертела кусочки пазла, но они никак не хотели складываться.

Бирла отошел от нее.

Персис посмотрела на скрючившегося над столом Фернандеса. Она подумала, что надо бы спросить его о деле Крамер, но слова умерли, не успев родиться.

Через десять минут спрашивать и не пришлось.

* * *

Сет сурово смотрел на них обоих. На столе перед ним лежал номер «Индиан Кроникл». На второй странице красовалась статья о Франсин Крамер с жутковатой фотографией из морга. Всего в нескольких абзацах автор статьи умудрился нарушить все правила порядочности, достоверности и хорошего вкуса.

– Кто-нибудь из вас может мне это объяснить?

– Что здесь объяснять? – отозвалась Персис. – Это снимок из морга. Надо поговорить с Раджем Бхуми.

– Я с ним уже говорил. Он говорит, что ничего не знает. Предположил, что кто-то подкупил одного из санитаров, чтобы тот провел Чанну с фотографом через черный ход.

Аалам Чанна. Вот кто стоял за этой статьей. Газетный писака с худшей репутацией в Бомбее. Именно он так нелестно описал роль Персис в деле Хэрриота, когда она отказалась с ним сотрудничать. И именно ему Фернандес сливал информацию.

Сет повернулся к Фернандесу:

– Ты снова взялся за старое?

Фернандес изумленно выдохнул и напрягся. Он корчился под взглядом Сета, и Персис вдруг с удивлением обнаружила, что его унижение совсем не доставляет ей удовольствия.

Странно.

– Я ничего ему не давал, – выдавил наконец Фернандес.

Сет продолжал испытующе сверлить его взглядом.

– Ладно. Тогда, может быть, вы мне расскажете, что происходит с расследованием? Не сомневаюсь, мне в дверь вот-вот кто-нибудь постучит, и вряд ли я смогу просто вышвырнуть их на улицу.

Фернандес молча ждал, пока заговорит Персис. И тогда она произнесла то, о чем несколько минут назад не могла даже помыслить:

– Я сосредоточилась на деле Хили, и этим расследованием пока руководит Фернандес.

Она почувствовала его изумленный взгляд.

Наконец Фернандес повернулся к нетерпеливо ждущему Сету и быстро заговорил:

– Наша единственная зацепка – подозреваемый, известный как мистер Грей, он же Удо Беккер.

– Мужчина со шрамом?

– Да. Я пытаюсь его найти. Я был на всех главных железнодорожных станциях, говорил с носильщиками, со служащими на аэродроме. Потом с консьержами в нескольких больших отелях, где обычно останавливаются иностранцы.

Сет ждал.

– И?

– Ничего. Его никто не видел. Кем бы он ни был, он явно умеет не привлекать к себе внимания.

– Но он же был в Le Château des Rêves. Зачем? Что он там делал? С кем он встречался?

На это никто из них ответить не мог.

Сет вздохнул:

– Что дальше?

– Продолжу искать.

Когда Фернандес вернулся на свое место, Сет задумчиво посмотрел на Персис:

– Неужели вы научились не ссориться?

Персис нахмурилась:

– У меня слишком много дел, чтобы следить за каждым его шагом.

– Это называется делегирование полномочий. Фернандес хороший полицейский.

– Вы не устаете мне об этом напоминать.

– У него двухлетний сын.

– Я знаю.

– А ты знаешь, что у этого сына врожденная болезнь печени? Знаешь, сколько денег Фернандес тратит на то, чтобы мальчик жил? Что по выходным он часто работает в доках и только так сводит концы с концами?

Персис сжала зубы и посмотрела на Сета.

– Нет. Ты не знаешь. Он не из тех, кто станет рассказывать, а ты не из тех, кто спросит.

– К чему это все?

– К тому, что нельзя судить других, пока не знаешь всех фактов. Фернандес поступил плохо. Но у него были на то серьезные причины. Свои причины. Если это чего-то стоит, лично я считаю, что он честный человек.

Персис молча переваривала услышанное, пока Сет не вернулся к делу Хили.

– Что дальше?

Она быстро рассказала о том, что Джеймс Ингрэм мог быть нацистом.

– Нацисты! – Сет безвольно откинулся в кресле. – Если об этом узнают, меня разорвут на куски.

Персис не знала, о ком он говорит – о журналистах или о болванах в Дели.

Когда Сет немного пришел в себя, он выдвинул ящик стола и налил себе выпить. Успокоившись окончательно, он спросил:

– Зачем нацистам, черт бы их побрал, нужна «Божественная комедия»? Насколько я слышал, сейчас они все, сверкая пятками, бегут в сторону Южной Америки.

У Персис не было на это ответа.

– Как будто у нас и без того не хватает психов, – пробормотал Сет, качая головой. – Знаешь, почему я так ненавижу нацистов?

Он поставил стакан на стол, взял ручку, нарисовал что-то на листке бумаги и подтолкнул его к Персис.

Этот символ узнавали в любой точке земного шара.

Нацистская свастика.

Сет понаблюдал за ее реакцией, снова взял ручку, поставил между линиями свастики четыре точки, а потом повернул лист так, чтобы крест стал прямым, а не косым, как в нацистской эмблеме.

Персис узнала новый символ – на Индийском субконтиненте его знал каждый.

– Символы, Персис, имеют большое значение. Название «свастика» происходит от санскритского слова, которое значит «благо». У нас в индуизме свастика тысячелетиями использовалась как символ удачи и благодати. А эти кровожадные убийцы за двадцать лет превратили ее в символ ненависти. У каждого народа есть свои сумасшедшие, каждое общество в каком-то смысле можно назвать плотоядным. Разница в том, что нацисты сделали массовые убийства идеологией. А теперь ты говоришь, что один из них ходит