том, что все, что мы слышали или пережили, может становиться подпороговым, т. е. может погружаться в бессознательное. И даже то, что мы удерживаем в сознании и можем воспроизвести их по собственному желанию, приобретает бессознательные оттенки, окрашивающие ту или иную мысль всякий раз, как мы ее воспроизводим. Наше сознательное впечатление быстро усваивает элемент бессознательного смысла, который фактически значим для нас, хотя сознательно мы не признаем существования этого подпорогового смысла или того, что сознательное и бессознательное смешиваются и в результате являют нам окончательный смысл. Конечно, такие психические оттенки различны у разных людей.]

Все, что содержится в сознании, было ранее в подпороговом состоянии или может перейти в него в будущем и формирует тем самым ту часть психики, которую мы называем бессознательным. У всех наших желаний, импульсов, намерений, аффектов, чувственных и интуитивных восприятий, рациональных и иррациональных мыслей, умозаключений и т. д., так же как и у всех категорий чувств, имеются свои подпороговые эквиваленты, которые могут частично, на время или постоянно погружаться в бессознательное. Человек может, например, использовать какое-либо слово или понятие, которое в ином контексте имело бы совершенно другой смысл, в данный момент человеком не осознаваемый, а это может повлечь за собой совершенно неожиданные последствия, вызвав полное непонимание. Даже самое тщательно сформулированное философское или математическое понятие, которое, как нам кажется, не содержит в себе ничего, кроме того, что мы в него вложили, тем не менее несет в себе гораздо больше, чем изначально предполагалось. Это, по меньшей мере, психическое событие, природу которого невозможно установить. Даже простые числа, которыми мы пользуемся при счете, обладают неким дополнительным содержанием. Они одновременно являют собой мифологический элемент (для пифагорейцев числа представлялись священными), но, разумеется, мы этого не учитываем, когда обращаемся к ним в быту.

Каждый из нас воспринимает абстрактные и общие положения индивидуально, в контексте собственного разума. Когда в разговоре я использую такие понятия, как «государство», «деньги», «здоровье» или «общество», я допускаю, что мои слушатели понимают под ними примерно то же, что и я. Но слово «примерно» здесь важно. Ведь понимание значения любого слова одним человеком не обязательно совпадает с пониманием другого, даже если у них одинаковый культурный уровень. Причиной такого колебания (непостоянства смысла) является то, что общее понятие воспринимается в индивидуальном контексте и поэтому понимается и используется индивидуально. И разница в смыслах, естественно, оказывается наиболее значительной для людей с разным социальным, политическим, религиозным или психологическим опытом. Пока понятия выражаются только словами, вариации почти незаметны и не играют практической роли. Однако, когда требуется точное определение или подробное объяснение чего-либо, можно внезапно обнаружить поразительную разницу не только в чисто интеллектуальном понимании термина, но особенно в его эмоциональном тоне и риторической составляющей. Как правило, эти различия подпороговы и потому никогда не осознаются.

[Обычно этими различиями пренебрегают, считая их избыточными нюансами смысла, имеющими мало отношения к практическим повседневным нуждам. Но сам факт их существования показывает, что даже самое практическое содержание сознания окружено полумглой неопределенности. Каждое понятие в нашем сознающем разуме имеет свои психические связи, ассоциации. Так как такие связи могут различаться по степени интенсивности (в соответствии с важностью того или иного понятия для нашей целостной личности или в отношении к другим понятиям, идеям и даже комплексам, с которыми они ассоциируются в нашем бессознательном), то они способны менять «нормальный» характер понятия. Последнее может приобрести совершенно отличный смысл, если сместится ниже уровня сознания. Эти подпороговые составляющие всего с нами происходящего могут играть незначительную роль в нашей повседневной жизни. Но при анализе снов, когда психолог имеет дело с проявлениями бессознательного, они очень существенны, так как являются корнями, хотя и почти незаметными, наших сознательных мыслей. Поэтому обычные предметы и идеи во сне могут приобретать столь мощное психическое значение, что мы можем проснуться в страшной тревоге, хотя, казалось бы, во сне мы не увидели ничего дурного – лишь запертую комнату или пропущенный поезд. Образы, являющиеся в снах, намного более жизненны и живописны, чем соответствующие им в реальности понятия и переживания. Одна из причин этого заключается в том, что во сне понятия могут выражать свое бессознательное значение. В своих результатах сознательных мыслей мы ограничиваем себя пределами рациональных утверждений – утверждений, которые значительно бледнее, так как мы снимаем с них большую часть психических связей.]

Я вспоминаю собственный сон, который мне было трудно осмыслить. В этом сне некий человек пытался подойти ко мне сзади и прыгнуть мне на спину. Я ничего о нем не знал, кроме того, что однажды он подхватил мою реплику и лихо спародировал ее. И я никак не смог увидеть связи между этим фактом и его попыткой во сне прыгнуть на меня. В моей профессиональной жизни часто случалось так, что кто-нибудь искажал мысль, которую я высказывал, но едва ли мне пришло бы в голову рассердиться по этому поводу. Есть известная ценность в сохранении сознательного контроля над эмоциональными акциями, и вскоре я добрался до сути этого сна. Он основывался на австрийском расхожем выражении, переведенном в зрительный образ. Эта фраза, довольно распространенная в быту, – «ты можешь залезть мне на спину» – означает следующее: «мне все равно, что ты говоришь обо мне». Американским эквивалентом подобного сна было бы: «иди, прыгни в озеро».

Можно было бы сказать, что сон представлялся символическим, поскольку он не выражал ситуацию непосредственно, но косвенно, с помощью метафоры, которую я сначала не мог понять. Когда подобное случается (а такое бывает часто), то это не преднамеренный «обман» сна, но всего лишь отражение недостатка в нашем понимании эмоционально нагруженного образного языка.

В своем каждодневном опыте нам необходимо определять вещи как можно точнее, и поэтому мы научились отбрасывать декоративную мишуру фантазии, теряя таким образом качества, столь характерные для первобытного разума. Большинство из нас склонны приписывать бессознательному те нереальные психические ассоциации, которые вызывают тот или иной объект или идея. Носители первобытного сознания, со своей стороны, по-прежнему признают существование психических качеств за предметами внешнего мира; они наделяют животных, растения или камни силами, которые мы считаем неестественными и невозможными. Обитатель африканских джунглей воспринимает ночное видение в лице знахаря, который временно принял его очертания. Или он принимает его за лесную душу, или духа, или духа предка своего племени. Дерево может играть жизненно важную роль в судьбе дикаря, очевидно, передавая ему свою собственную душу и голос, и со своей стороны сам человек испытывает чувство, что он разделяет его судьбу, судьбу дерева. В Южной Америке есть индейцы, убежденные, что