— Не поехал бы.

— Да почему же? Если рейс задерживают и есть время?

— Ох, будто я тебя не знаю! — Данила вроде бы отошел от волнения, повеселел. — Скажи тебе — начнешь думать. Зачем это надо? Не связан ли я с Цидиком, раз знаю, что ты приехал?.. И на всякий случай не поедешь. А потом, у тебя крестьянская натура. Хоть в аэропорту сидеть, но все ближе к дому. Что тебе учитель, когда ты взрослый и самостоятельный и уже забыл, кто тебя с дерева снял и стоя писать научил. Я ж помню, как ты пришел сдавать вступительные экзамены! В морской форме… Ты же сразу после Морфлота поступал, в звании сержанта.

— Старшины первой статьи…

— А, все равно… Да, в глаза бросался… Вот. Ну и, признаюсь, хотел сделать сюрприз! Удивить, что жив и бодр. Ты меня каким запомнил?

— Наверное бы, и правда не поехал, — признался Космач.

— А я что говорю? — Данила вдыхал даже не дым, а его запах. — В Симферополе меня вынесли из самолета на носилках. Не верится, да?.. Два месяца пластом лежал, ни тяти, ни мамы. Сестра кое-как устроила в военный санаторий. Хорошо, гражданство не сменил… Я там год лежал, как срок отбывал. На ноги-то подняли, а как жить в таком состоянии, не научили. Сестру по рукам связал, день хожу, день лежу… В общем, затолкала меня в военно-морской госпиталь на операцию. Посмотрели меня и говорят, мол, оперировать будем, но шансов мало. Такие операции удачно за бугром делают, за хорошие деньги. Ну или в «кремлевке» бесплатно. А мне ни туды, ни сюды. Согласился, а сам помирать готовлюсь. Гуляю однажды по берегу, морским воздухом дышу, за парапет держусь. Остановился дух перевести — подходит здоровый такой мужик, в шортах. Что, говорит, дед, совсем худо? Меня зло взяло — какой дед? Пятьдесят четыре тогда было!.. А пригляделся — мать ты моя, профессор Ровда! Помнишь, деканом был?.. Но он-то меня не узнает! Ну, стал на него ругаться да заикаться — узнал, глазам своим не поверил. Знаешь, у нас с ним отношения были не очень. Думаю, пусть гад не видит меня немощным и сдыхающим. В общем, отлаял его и поперся… Вечером приходит в палату, садится, я его гнать, говорю, понимать должен! Не могу я на здоровых и цветущих смотреть! Не дразни меня, дай спокойно под нож лечь… Потом как-то слово за слово, разговорились, в прошлых отношениях разобрались. Оказывается, там ректор интриги плел, чтоб выжить Ровду… В общем, утром разошлись.

Данила принес фрукты из холодильника, открыл коробку конфет, но сам есть ничего не стал — раскурил новую трубку. Глядя на виноград, Космач снова вспомнил Вавилу: ведь сколько не будет его, столько и к пище не притронется. У жен странных этих странников был такой обет — поститься, если муж не вернулся к назначенному сроку или весточку не послал, что задерживается. (Расчеты времени в пути, даже длиной в год и более, поражали своей точностью — плюс-минус два дня.) В один раз пекли жданки — маленькие, величиной с яйцо, круто посоленные хлебцы, что-то вроде опресноков, всего сорок штук, и ели по одному в день. Чем дольше не являлся муж, тем черствей и крепче они становились — мучились и таким образом разделяли участь странствующего.

А если жданки съедали и он не приходил, то еще сорок дней пили только воду…

— Ну так вот, — оборвал воспоминания Данила. — Ровда в каком-то правительственном санатории там отдыхал. А где работает, чем занимается — молчок. Этот шахтер всегда был такой, не поймешь, то ли сердится на тебя, то ли чем-то недоволен… Выписался — ни слова не сказал и ничего не обещал. Вдруг через неделю меня в самолет в сопровождении медсестры и в Москву. И в «кремлевку»! Там мне эту легочную артерию всю до нитки перебрали, заштопали, и вот уже три года я кроссы бегаю.

Ровда ушел из университета, когда начались массовые сокращения. И последняя встреча с ним оставила неприятный след: декан вдруг разорался на Космача, что тот самовольщик, расходует государственные деньги неизвестно на что, носится с какими-то полудикими девками, выдавая их за феномены, а его задание — установить арамейские литературные источники в старообрядческой среде, выяснить, с какой практической целью кержаки пользуются мертвым языком, — так и осталось невыполненным.

В общем, пообещал издать приказ, чтоб экспедиционные деньги вычли у Космача из зарплаты, и выставил из кабинета. Это было как раз после похода на Сон-реку, и, вероятно, Ровда что-то заподозрил.

А буквально через месяц декана выставили самого, и, по слухам, он перебрался в Москву, чуть ли не в МГУ.

Космач вдруг увидел, что все прекратилось: и ветер, и этот летящий горизонтально к земле снег; залепленные им стены домов и высокие заборы плачут сплошной капелью, и где-то за черепичными крышами отраженно, неуверенно проглядывает туманное солнце.

— Ч-что там? — почему-то тревожно спросил Данила.

— Цидик умер.

Он помолчал, спросил коротко, чтоб долго не заикаться:

— П-почему т-так решил?

— Буря улеглась.

— П-примета, что ли?

— Народные наблюдения.

— Сейчас п-проверим! — Данила включил телевизор.

Шли восьмичасовые новости. Показывали кадры, снятые скрытой камерой: министр парился в бане с несколькими девицами. Потом появилась еще одна, ведущая, невнятно съязвила по этому поводу, и тут же пошел репортаж о чернобыльцах, объявивших голодовку. Лежащие на матрацах мужики скоро заменились на одного, в сбитой набекрень шапчонке, — этот зачем-то в одиночку рыл метро в заброшенной деревне. Ведущая хотела закончить на этом и уже ободряюще улыбнулась, но улыбка получилась длинной и скоро перелицевалась в скорбную мину.

Во весь экран появился портрет Цидика.

— См-м-мотри, сб-б-бывается! — не дождавшись сообщения, замычал Данила. — К-как тут после этого н-не верить?

И все-таки он до конца выслушал известие о кончине академика, после чего выключил телевизор, налил коньяка и перестал волноваться.

— Помянем… душу грешную.

Не чокаясь, помочил язык, отставил бокал.

— Ты мне вот что скажи, Юрий свет Николаевич… Как тебе удалось заставить его произнести отречение? Я сегодня из-за этого ни грамма не спал. Ты великий злодей или гений?

— Какое отречение? — Космач на самом деле не понял его.

— Да ладно! Признавайся! Чтобы Цидик своими собственными руками удушил дитя?.. Нет, ты злодей!

— Ну вот, наконец-то врубился, зачем меня сюда привезли… А откуда вы знаете об отречении? Уже показали по ящику?

— Нет, не показали и вряд ли покажут… Но я два часа назад посмотрел пленку. Там ведь было две камеры?

— Я не считал…

— Это потрясающе! И ведь в здравом уме и твердой памяти, произношение четкое… Как ты его, Юр?

— Давайте так, Василий Васильевич. — Космач пристукнул ладонью по столу. — Я ничего не скажу, и больше не спрашивайте. Это тайна исповеди.