Германии напрямую, исключив нас как представителей немецкой партии из этого процесса»[513].

Как это ни печально было признавать откомандированным в Москву функционерам КПГ, отныне коммуникация московского центра и берлинского филиала мировой революции должна была происходить без их участия. На одном конце канала связи находился ЦК РКП(б) и его представители в Исполкоме Коминтерна, на другом — «четверка», готовившаяся к отъезду в Берлин.

Определение ее персонального состава вызвало новый всплеск подковерной борьбы на большевистском Олимпе, ведь речь шла о том, кто возглавит генеральный штаб грядущей германской революции. Немецкие коммунисты, продолжавшие считать Троцкого главным стратегом Красной армии, предлагали его кандидатуру. Председатель Реввоенсовета в тот момент оказался не у дел. Завершение Гражданской войны отодвинуло его ведомство на второй план, германские же события давали Троцкому шанс вернуть себе лидирующие позиции.

Ультиматум К. Б. Радека, адресованный членам Политбюро: партийный кризис означает смертельный удар по советской власти и германской революции

16 октября 1923

[РГАСПИ. Ф. 326. Оп. 2. Д. 1. Л. 159–160]

Вторым по значению кандидатом на командировку в Германию был руководитель Коминтерна Зиновьев, который рассчитывал на то, что новый виток мировой революции превратит его в главного наследника Ильича. Но против его кандидатуры также нашлись серьезные аргументы. В итоге было принято компромиссное решение: «Политбюро считает, что отправка тт. Троцкого и Зиновьева в Германию абсолютно невозможна в настоящий момент… Возможный арест названных товарищей в Германии принес бы неисчислимый вред международной политике СССР и самой германской революции»[514].

Единственным кандидатом, ценность которого для ее успеха ни у кого не вызывала сомнений, был Карл Радек. После ряда кадровых перестановок вместе с ним в окончательном составе «четверки» оказались заместитель председателя ВСНХ СССР Г. Л. Пятаков, нарком труда В. В. Шмидт и полпред Н. Н. Крестинский. Шмидт был немцем по национальности, но никогда не занимался коминтерновскими делами. Кандидатура хозяйственника Пятакова также не могла вызвать ничего, кроме удивления. Уже находясь в Берлине, тот сообщал о своей беспомощности в германских делах: «…первое время я чувствовал себя как рыба, выброшенная на берег»[515].

Смысл столь необычного решения становится очевидным, если обратить внимание на то, какого масштаба к моменту его принятия достигли разногласия в высшем эшелоне РКП(б). Трое членов «четверки» были самыми известными сторонниками Троцкого. На сентябрьском пленуме ЦК партии состав Реввоенсовета был расширен таким образом, что его Председатель подал прошение об отставке, попросив отправить его в Германию, где он будет полезнее. Вскоре Троцкий перешел в контрнаступление и обратился с письмом в ЦК и ЦКК партии, где не только указал на факты дискредитации его кадров, но и подверг резкой критике весь партийный режим. Образование фракции его сторонников стало делом считанных дней. 15 октября 1923 года появилось обращение 46 известных большевиков, направленное в Политбюро. В нем говорилось о том, что «хозяйственный кризис в Советской России и кризис фракционной диктатуры» подрывает авторитет партии большевиков накануне решающих боев на мировой арене[516]. Одним из подписантов обращения являлся Георгий Пятаков.

Телеграмма Г. Е. Зиновьева К. Б. Радеку и Г. Л. Пятакову о том, что вместо В. В. Куйбышева в берлинскую «четверку» назначен нарком труда В. В. Шмидт

24 октября 1923

[РГАСПИ. Ф. 326. Оп. 2. Д. 21. Л. 43]

Радек выступил в защиту Троцкого иным образом, написав особое письмо в Политбюро ЦК РКП(б), превосходившее по своей резкости все прочие документы оппозиции. «Кризис партийный, который в других условиях не представлял бы для партии смертельной опасности, теперь означал бы смертельное поражение Советской России и германской революции». Понимая, какого накала достигла взаимная неприязнь оппонентов, Радек пытался использовать последний аргумент — брошенные на произвол судьбы компартии Запада. «Я заявляю Политбюро, что если спора не удастся локализовать в Политбюро, а в крайнем случае в ЦК, если будет угрожать опасность сделать его публичным, то я обращусь к руководящим товарищам западноевропейских компартий с требованием их немедленного вмешательства с целью остановить это безумие…»[517] То, что автор письма называл безумием, станет стержнем истории большевистской партии последующих пяти лет.

2.18. Варшава — Дрезден — Берлин

Не дожидаясь реакции на свой демарш, Радек без спешки отправился в Германию. Он несколько дней провел в Варшаве, где встретился со своими бывшими однопартийцами и даже посетил оперный театр. Очевидно, это была тактическая пауза, лидер «четверки» ежечасно получал свежую информацию из Германии и предоставил событиям право идти своим ходом, так как понимал, что его приезд уже ничего не изменит. В Дрезден он прибыл лишь вечером 22 октября. В фойе выбранного им отеля мелькали одни армейские униформы — город был объявлен на военном положении и в него вошли части рейхсвера.

К этому моменту уже стало ясно, что германский Октябрь не состоялся. По указанию Политбюро, продублированному Исполкомом Коминтерна, представители КПГ вошли в земельные правительства Саксонии и Тюрингии, образовав коалицию с социал-демократами. Их целью было вооружение пролетарских сотен и отражение возможного выдвижения из Баварии фашистских отрядов, а в перспективе и самостоятельный поход на Берлин. Однако рейхспрезидент Эберт опередил такое развитие событий. Брандлер, всего на несколько дней ставший саксонским министром без портфеля, не получил поддержки собрания германских фабзавкомов, которое было созвано в Дрездене 21 октября. В таких условиях сохранять курс на вооруженный захват власти было равносильно самоубийству, и председатель КПГ дал приказ к отступлению, который сразу же по своему прибытию поддержал Карл Радек. Он же распорядился о немедленном возвращении Правления партии в Берлин.

Московский эмиссар не стеснялся в выражениях, описывая поведение своих подопечных в дни, предшествовавшие его появлению в Дрездене. В то время как Брандлер, Бетхер и Геккерт целые дни просиживали на заседаниях саксонского кабинета министров, остальные члены Правления сидели сложа руки, и до сих пор они «ходят, как овцы, без дела и разлагаются». «Две недели партия занималась истерическим ожиданием [исхода. — А. В.] конфликта из-за Саксонии. В Саксонии мы оказались в дураках»[518]. Действительно, политический эксперимент, в ходе которого коммунисты легальным образом вошли в правительство одной из ключевых земель Германии, завершился полным крахом.

Резкие оценки, которые давали члены «четверки» саксонскому отступлению, подтверждались и советскими журналистами, находившимися в Берлине. «…События застали партию врасплох. Она, очевидно, не была подготовлена ни к сильному сопротивлению буржуазии, ни к жалкому поведению левых социал-демократов… Верхи партии совершенно непозволительно преуменьшали трудности завоевания власти в Германии. В правительство Цейгнера вошли на авось, не отдавая себе отчета в том, что это означает вызов