еще летом того же года он был уверен, что новый приступ германской революции не за горами, и вот-вот пробьет его звездный час.

2.16. Дискуссия о фашизме и речь о Шлагетере

После начала оккупации Рура германская экономика покатилась в пропасть — национальная валюта обратилась в прах, из-за бешеной инфляции даже крупные предприятия вернулись к прямому продуктообмену. Журналисты заключали пари на дату, когда правительство капитулирует перед ультиматумом Антанты. Радек делал свои собственные ставки. Он согласился с мнением Правления КПГ, что «момент для развертывания движения более удобен после капитуляции, чем перед ней»[485]. В переводе на обыденный язык это означало, что предательство германской буржуазией национальных интересов должно было стать безотказным трамплином для успешной вылазки революционного авангарда.

Однако радикализация политических сил происходила не только на левом фланге. Выступления участников Четвертого конгресса отражают тот шок, который они испытали после того, как бывший социалист Бенито Муссолини обосновался на крайне правом фланге итальянской политической сцены и, организовав печально известный «поход на Рим» осенью 1922 года, без особого труда захватил власть в стране. В своей речи Радек взял на себя роль Кассандры, утверждая, что речь идет не о случайном «вывихе» послевоенной европейской истории, но о массовом движении, которое противостоит марксистской логике исторического прогресса, а значит — является непримиримым врагом всего рабочего движения. «Если наши итальянские товарищи, если социал-демократическая партия Италии не поймет причин этой победы фашизма и причин нашего поражения, то нам предстоит встретиться с эпохой его длительного господства».

Вслед за итальянским фашизмом стала набирать влияние и его немецкая копия — на первых порах казалось, что весьма карикатурная, вспомним хотя бы радековскую характеристику «рабочего маляра Киттлера». Однако оккупация Рура привела к подъему в стране праворадикальных движений, делавших ставку не только на ревизию Версальской системы, но и на разгром социалистических партий. Такие движения, первоначально казавшиеся малозначительными сектами, появлялись, как грибы после дождя. «Вся Европа живет под знаком фашизма», — утверждалось в докладе Брандлера на пленуме ЦК КПГ, состоявшемся 16 мая 1923 года. Ответом на вызов правых радикалов стало образование в Саксонии и Тюрингии отрядов пролетарской самообороны, в которые входили как коммунисты, так и социал-демократы[486]. Они готовились отразить атаку приверженцев Гитлера, если бы те решили повторить «„поход на Рим“ Муссолини», отправив свои вооруженные отряды из Мюнхена в Берлин.

Вопрос о фашистской угрозе стал одним из центральных в ходе работы Третьего расширенного пленума ИККИ, который открылся в Андреевском зале Большого Кремлевского дворца 12 июня 1923 года. Основной доклад сделала Клара Цеткин, которая рассматривала европейский фашизм как боевой отряд мировой буржуазии, ее последнее средство в борьбе за выживание в новой исторической эпохе. В то же время он был «наказанием пролетариату за то, что тот не развернул шире начатой в России революции»[487]. Признавая, что существенной частью тактики фашистских движений является «белый террор», Цеткин акцентировала внимание участников пленума на другом — на широкой социальной базе, которую сумели мобилизовать в свою поддержку вожди фашизма.

В то время как Цеткин основывалась на анализе режима Муссолини, выступивший после нее Радек сделал акцент на Германии, выбрав совершенно неожиданный для ортодоксального марксиста подход — представив психологический портрет рядового фашиста. Его речь о Шлагетере стала символом рискованного маневра Коминтерна, который так и не был доведен до конца летом 1923 года, но на протяжении последующего столетия неизменно привлекал внимание ученых и публицистов, занимавшихся историей коммунистического движения.

В Рурском бассейне немецкие активисты устраивали акты саботажа, которые не давали французским оккупантам вывозить уголь и лес

Начало 1923

[Из открытых источников]

Лео Шлагетер — фашист и активный участник акций саботажа в Руре, расстрелянный французскими оккупантами, являлся для Радека не просто заблудшей овечкой, прибившейся к чужому стаду. Этот «мужественный солдат контрреволюции заслуживает того, чтобы мы, солдаты революции, мужественно и честно оценили его». Ставя перед правыми радикалами (назвав их «путниками в никуда») вопрос, против кого они хотят бороться — «против капитала Антанты или против русского народа?», Радек фактически предлагал им союз с Советской Россией для «совместного свержения ига антантовского капитала»[488].

Основой для такого союза, к которому неизбежно должны были подключиться и немецкие коммунисты, выступала капитуляция правящих кругов Германии в борьбе за Рур. О том, что в условиях иностранной оккупации экономического сердца страны, когда «Германия грозит превратиться в индустриальную колонию Европы», коммунисты не должны отдавать на откуп правым радикалам национальную идеологию, говорили в партии многие. Речь шла о первой попытке использовать реваншизм и великодержавный национализм, доминировавшие в послевоенном немецком обществе, для того чтобы навязать ему левую повестку дня.

Немецкая историография традиционно проводит параллель между речью о Шлагетере и германской политикой балансирования между Востоком и Западом, получившей название «рапалльской». Однако было бы ошибочным считать, что неожиданный пассаж в речи Радека обслуживал интересы одной лишь внешней политики. В частном разговоре с представителем КПГ при ИККИ Эдвином Гернле Зиновьев подчеркнул, что постоянные указания Радека на национальную повестку дня не являлись экспромтом. «Во-первых, широкие слои рабочего класса разделяют национальные мысли и чувства, во-вторых, колонизация и расчленение Германии в современных условиях является ударом не столько по германской буржуазии, сколько по пролетарской революции»[489].

Сам Радек считал свою речь на пленуме очень важной и просил Брандлера обеспечить ей максимальное освещение в партийной прессе, чтобы вынудить фашистов откликнуться на нее. Он как заклинание повторял идею о необходимости расколоть фашистское движение, оторвать мелкобуржуазную массу от «феодальных и капиталистических вождей»[490]. Несмотря на то, что газеты КПГ предоставили свои страницы для дискуссий с идеологами «консервативной революции», отклик правых радикалов на речь о Шлагетере был минимальным. Фелькишское движение, организация «Оргеш» и нацисты Гитлера мало что понимали в борьбе идей. Радек являлся евреем, и этим было все сказано. Его речь, закрывавшая дебаты по докладу Цеткин, вряд ли была экспромтом. Экспромтом являлось ее публицистическое оформление.

Волна, поднятая речью о Шлагетере на пленуме ИККИ, быстро улеглась, хотя в сентябре 1923 года в ИККИ все еще считали возможным «активный боевой союз с честными фашистами при дальнейшем обострении обстановки» в Германии[491]. Историки справедливо пишут о радековской линии в трактовке такого европейского феномена, как фашизм, подчеркивая ее «социологическую ориентированность»[492]. Однако в том же году наш герой втянется во внутрипартийную борьбу в РКП(б), после поражения в которой его догадки и теоретические размышления, нашедшие на первых порах немало