«Стало быть, жалеешь о поездке». Но уточнять уже не решался.

— Ну, немножко…

Она послушно откусила, не отрывая глаз от стекла с неутомимо бегавшими «дворниками».

— Знаешь, сестричка, — сказал он почти весело, но со спазмой в горле (сказал о себе зачем-то в третьем лице), — не поверит тебе мужчина. Ни на грош.

— Я знаю.

— Почему? Скажи.

— Сам скажи.

— Нет, ты, потом я.

— Очень просто. Потому что я так… сразу…

— Без чувства?

— Для тебя это важно? — Показалось, что в сизой глубине ее глаз текучей искоркой мелькнул смешок и тотчас погас. — А, Юрочка? Шеф?

Он сжал в кармане кулак, ногти впились в ладонь. Сказал наперекор себе:

— Нет, не важно. Чепуха все.

— Вот именно. Ни к чему.

«Как же ни к чему? К чему! Ведь я люблю тебя!»

«Москвич» тряхнуло, на мгновение машина ослепла, заляпанная хлынувшей грязью. Резко тормознув, Шурочка выключила мотор.

Стало темно и тихо.

Снова нажав стартер, она облегченно вздохнула и откинулась на сиденье.

Шумел дождь. Тихонько ворковал «Москвич», точно набираясь сил. Глаза у Шурочки были закрыты, на щеках лежали косые тени от ресниц.

Помолчали. Знала бы, как ему дается молчание.

— Что же ты?..

— Я просто устала, Юрок. — И головой коснулась его плеча. У него защипало в горле, и само собой хрипловато вырвалось:

— Спасибо…

— Ты такой эмоциональный, оказывается. Даже боязно.

— Разве не сожжены мосты?

— Не знаю. Все так сложно. Не будем сейчас об этом.

«Вот как? Не будем… Когда все уже было, ведь не приснилось же!»

Она тряхнула головой, пальцы привычно сжали руль, и вся она напряженно застыла, точно слилась с рванувшим «Москвичом».

— Думаешь, легко? Туда вела машину. Потом выпивка. С тобой… И теперь дорога, все время на нервах. И тебе отвечай. Вот попробуешь когда-нибудь сам, узнаешь.

— Прости…

— Ну, ерунда…

Машина, дрогнув, снова остановилась.

— Надо посмотреть дорогу.

— В босоножках? Сиди уж.

Он вылез наружу. Ноги утонули в холодной жиже. Через минуту он вымок до нитки. Ручей размыл большак, песчаник просел, обнажая камни.

— Надо тебе самой посмотреть, — сказал он, возвращаясь. — Давай понесу.

— И даже! А выдержишь?

— Ха, я немножко спортсмен.

Когда они проскочили опасное место и под колесами зашуршал асфальт, он вдруг с каким-то паническим чувством, словно боясь, что вот сейчас они распрощаются и снова станут чужими, сказал, запинаясь:

— Давай договоримся. Если вдруг что-нибудь… Ну, всякое может быть… если дружбе конец, сказать об этом прямо. Это звучит наивно? Да?

— Нет, почему же…

Из дождя и тумана выплыли городские огни. Когда у одного из перекрестков засияла знакомая реклама, он понял, что почти дома.

— Куда это ты? Ведь гараж в той стороне? — показал рукой.

— Там. Но тебя же надо отвезти…

— Заворачивай! Помогу машину поставить… И помыть.

— Что ж, и на том спасибо.

«Москвич» плавно развернулся.

* * *

До полудня он валялся в постели, чувствуя озноб, вчерашняя вылазка под дождем давала себя знать. В горле слегка першило, вот уж совсем некстати. Сняв с полки первую попавшуюся под руку книгу, уткнулся в нее и стал читать, не вникая в смысл, чутко прислушиваясь к малейшему шуму на лестнице: а вдруг Шурочка? Могло же быть такое. Что бы ей заглянуть на чашку чая…

И снова тишина. Семен час назад умчался, видно, в гостиницу к профессору: всполошились-таки, а Петр исчез неизвестно куда.

Уже к вечеру, спустившись вниз, он перешел дорогу и долго стоял, стараясь по теням за занавесками угадать Шурочкино окно. В подъезде он вдруг увидел Петра и Вильку и поспешно отвернулся. Петр не выпускал ее руки и, судя по его упрямой и вместе с тем растерянной белозубой ухмылочке, придававшей лицу какое-то жалкое, собачье выражение, не собирался выпускать Вилькины пальцы, хотя это грозило явной ссорой.

— А мы по лесу бродили, — словно оправдываясь, пропела Вилька, выдернув наконец руку, и сморщила носик. — Мне пора, а то я сопромат запустила, девчата в комнате, наверно, обыскались уже…

— Юр, ну скажи ей пару слов, — протянул Петр. — Выходной же, и так замотались с этими сверхурочными. Сейчас бы ужин состряпать и колхозом в летний театр… На тебя одна надежда.

— А на себя нет? — спросила Вилька.

Петр засопел обидчиво.

— Ладно, с Юркой погуляем.

— Похуляем, — передразнила Вилька, подчеркивая мягкое «г» Петра. — А может, я тоже с вами пойду?

— Тем более. Айда! Ужин — котлеты из готового фарша.

— С хотовохо…

…Гостья с любопытством разглядывала длинную, как вагон, комнату Петра с гитарой на стене.

— Бр-р, — сказала Вилька, — пусто, как в гостинице. — И занялась журналами.

Потом спросила:

— Ты играешь?

— Нет, учусь.

— Чижик-пыжик?

— Ага. Не скучай тут.

Петр взял Юрия за рукав, увлек на кухню и умоляюще зашептал. Тот не сразу понял, что надо. Оказывается, он хотел, чтобы Юрий за него постряпал. Он, Петр, свое отработает! Вне очереди. А сейчас ему неловко — при Вильке заниматься кухонным делом, а Юрке ведь все равно.

— И вообще, — хрипел он шепотом в ухо приятелю, — давай взаимно возвышаться! Ну, хвалить друг друга, словом, поддерживать достоинство. Всячески… — Он умолк на полуслове, театральным жестом приветствуя выросшую в дверях гостью. — Прошу, Юра, принимайся! Он у нас мастер, ужасно любит готовить.

Юрий отвернулся, а Вилька сказала:

— Молодец какой.

Петр кашлянул и отнял у Юрия пакет с солью:

— Я, собственно, еще лучше могу. Не моя сегодня очередь. Соль сыпал? Не помнишь? Тоже мне мастер…

Смех кольнул Юрия изнутри, разбередив в душе оставленный вчерашним днем горьковатый осадок, и он вдруг понял, что Шурочка незримо и властно присутствует в нем. Петр между тем суетливо усадил Вильку на табурет: незачем ей пачкаться, пусть отдыхает, вообще для современной женщины кухня не обязательна.

— Жену свою так же будешь агитировать?

— Клянусь. Юркиной совестью. Он у нас самый честный.

— Не, — выдавал Юрий, помня уговор. — Самый честный у нас Петя.

Петр покорно заулыбался.

— Юр, не скромничай!

— Сам не скромничай! — отозвался Юрий, его душил смех. Он уперся взглядом в окно, боясь, что не выдержит и рухнет вместе с башней, возводимой Петром.

Но тот, к счастью, церемонно откланявшись, ушел в ванную, и Юрий стал к плите. Котлеты липли к сковородке, и он, преодолевая колики и отдуваясь, яростно подчищал их, прислушиваясь к тому, как Вилька через стенку подтрунивает над Петром:

— Кончай там, моешься, как на свадьбу.

— Он будет хорошим мужем, — сказал Юрка громко, пересиливая икоту. — Он вообще замечательный! — «Вот сейчас, — подумал он, — сяду на пол и засучу ногами».

— Да, — согласилась Вилька, пытливо взглядывая на него. — В мужчине главное — характер.

— Ну, он