— Свобода.

Она не ответила. А его будто тянуло за язык.

— Но вы развелись?

— То ли вместе, то ли врозь.

— А почему?

— Спроси чего-нибудь полегче.

— А все-таки?

— Прекратим этот разговор!

Машина рыскнула в сторону, за стеклом проплыла растрепанная фигура в фуфайке, с пьяно растопыренными руками. Шурочка крепко ругнулась и, выровняв ход, буркнула:

— Вот народ! Кажется, я понимаю шоферню.

Машина развернулась у калитки. На миг проглянуло солнышко, и сквозь багрянец китайки они рассмотрели омытые дождичком тесовые стены. На крыльце, в глубине сада, появилась женщина и, на ходу повязывая красную косынку, пошла навстречу — тучная, с темным лицом, в кургузом пиджачке и сапогах. Выйдя за калитку и вглядевшись в приезжих, она всплеснула руками:

— Ой батюшки! — и нырнула в приоткрытую дверцу машины.

Шурочка утонула в мощных объятиях хозяйки. Сейчас же выяснилось, что приехали они не совсем вовремя: тете Рае — так звали женщину — нужно срочно в поле. Спустя минуту «Москвич» мчался, петляя в лабиринте мокровато-желтой ржи. Тетя Рая, тяжело ворочаясь в кабине, тискала Шурочку, выглядевшую рядом с ней совсем девчонкой. Извинялась басисто:

— Веришь, только и успела хлебца куснуть. Выбрали вот бригадиршей. Уборка запоздала, дожди. Целый день в разгоне. И мотоцикл, как на грех, сломался. Уж я тебя эксплуатну маленько, потерпи. Вернемся — накормлю…

Шурочка, просветлевшая, с голубинкой в глазах, отмахивалась:

— Да мы ели… Мне самой любопытно поколесить. Не устала я.

— Сразу-то и не признала, ты ли. Один нос торчит, прости господи. Ну, ничего… Вчера в обкоме завод ваш к нам прикрепили. Шефами. Теперь почаще будем видеться. В отпуск — ко мне. Я тебя поправлю: и подышишь, и поспишь, и молочка попьешь. Всякие там курорты — одно баловство…

Юрию передалась общая приподнятость, и он был бы, наверное, окончательно счастлив, обрати на него тетя Рая хоть каплю внимания. Черт знает что она о нем думает: вот, мол, путешествуют на пару. И так далее.

В грузной бригадирше таилась поразительная прыть. За полчаса они успели побывать на двух полевых станах; машину то и дело перехватывали люди — пешие и на мотоциклах — в смятых, выцветших кепках, и всем она отдавала распоряжения.

На крытом току, где жужжал транспортер, выплескивая зерно, и душно пахло влажной половой, тетя Рая журила высокого тощего мужчину с яблочно-выпуклыми скулами:

— Я же просила: провейте дважды, а ты что же, глядишь, Митрофаныч, правая моя рука?

«Правая рука» обиженно зарделся, пощипывая ус. Юрий, чувствуя себя лишним, жалел, что не остался в деревне.

Мужчина сдержанно пробубнил:

— А сушилка на что?

— Это другое, милок! Не вытянет она — урожай вон какой!

Внезапно транспортер, выплюнув остатки зерна, беспомощно остановился.

— Вот, — сказал Митрофаныч, — пять раз на дню эдак.

— Эдак? — передразнила тетя Рая, косясь на двух парней, ковырявшихся в моторе. — Эдак, значит? А кто будет технику изучать, кому курсы организовали?

Парни копались, размазывая пот по щекам, явно не знали, в чем дело, и надеялись, что бригадирша уедет. Но она стояла как гора, скрестив руки на мощной груди. Ждала.

Не выдержав, Юрий подошел к ребятам, заглянул под кожух мотора и попросил ключи.

Снимая шкив, почувствовал, что волнуется, будто и впрямь совершает невесть какой подвиг на глазах притихших колхозников. Наверняка подгорели контакты или щетки, иного быть не могло… Так и оказалось. Чутье электрика помогло. И когда транспортер снова загудел, он поймал на себе цепкий взгляд бригадирши.

— Вот это да! — сказала она. — Мы с вашим заводом поладим. А, Шурик?

И чувствительно похлопала Юрия по плечу.

— Юра — человек нужный, — подмигнула Шурочка, — инженер!

Тетя Рая хмыкнула, но чуть погодя, по пути на ферму, обернувшись к нему, стала выкладывать все артельные нужды.

Юрий все еще ощущал непонятную робость, но к ней теперь примешивалась гордость заводского человека.

На ферме Шурочка так и прилипла к невысокому частоколу, об который бился орущий белопенный прибой кур в красных гребешках.

На обратном пути она то и дело останавливала машину и, спрыгивая под откос, в кустарники, приносила то цветочки с какими-то диковинными названиями — курослеп, кульбаба, то глазастую ежевику, то просто кленовую лозинку в багряных листочках, все это рассовывала под верхом кабины.

Затем сломя голову мчалась к посадкам, уверяя, что приметила гриб.

— Ну и бес, бес в юбке, — улыбалась тетя Рая, толкая Юрия. — А все такая же, совсем дите. Глаз да глаз за ней нужен.

И Юрий тоже улыбался степенно и застенчиво, глядя на мелькавшую у ельника фигурку по-новому, словно это была совсем не та заводская Шурочка — влекущая и пугающая.

Дома за накрытым столом в полутемной от яблонь горнице обе женщины как-то вдруг притихли, потом заговорили о прошлом. Шурочка налила себе рябиновки, Юрий хотел было запротестовать — ей ведь машину вести! — но тетя Рая, видно угадав его намерения, сказала с улыбкой:

— При встрече — не грех. И спешить вам некуда.

— Вот именно, — кивнула Шурочка, даже не взглянув на него. Зато хозяйка вовремя замечала пустующую Юрину тарелку, подкладывала то грибов, то картошки и даже очистила ему крутое яйцо.

Шурочка все говорила, говорила, не спуская с хозяйки блестящих глаз, — вспоминала былое.

— Ну, а твой-то как? — спросила хозяйка.

Шура залпом выпила стопку, в потемневших на миг глазах проступили слезы.

— Я схожу в сад, погуляю, — сказал Юрий.

— Ох, сад-то у нас не шибко важный, — виновато вздохнула хозяйка, — запустила, следить некогда. И варенье не варила. Так все и присохло на кустах — и крыжовник, и вишня. Вы сходили б на пару. Яблоки еще остались…

— Нет-нет, — запротестовал Юрий, все еще мешкая у порога в надежде, что и она пойдет. — Я уж один. Нарву, принесу.

— Пусть, — подхватила Шурочка, — мужчина, пусть поухаживает. А мы тут поболтаем. — И даже не обернулась.

Уже за дверью он расслышал голос хозяйки:

— И где ты выкопала такого терпеливого?

Некоторое время он стоял на крыльце, навалясь на перильца. Моросило. Шумел на ветру блекнущий осенний сад, тихо качали огрузшими ветвями старые яблони, низко над селом плыло серое клочковатое небо.

В густой росистой траве ботинки сразу намокли, холодные капли падали с веток за шиворот, а он все бродил меж кустов, один. Изредка срывал то яблоко, то жемчужно-белые горошинки цветов. Они лопались под пальцами, пуская слезу.

На душе было мутно, тоскливо, словно он вдруг опустился на чужую планету. «Что же это? Вот ерунда!» — попытался взбодрить он себя. Неожиданно вспомнилось сказанное Шурочкой: «Ах, я уже в том возрасте, когда волнуют некрологи…» А ей, пожалуй, не больше двадцати трех.

Из дому доносился женский говорок, тихий, размеренный. Его не звали. Юрий