Дисенк выслушала мою взволнованную историю, одобрительно кивая, будто сама ответственна за мой успех. Конечно, во многих отношениях так и было.

— Может быть, ты снова пойдешь туда с Мастером, — сказала она с легкой завистью, но Гуи больше не упоминал о моем маленьком приключении, и дни снова обрели прежнюю предсказуемость.

Однако на следующий день после моих именин меня вызвали к Гуи в кабинет. Он сидел за столом, перед ним лежал тонкий свиток. Он взломал печать, и кусочки голубого воска рассыпались по столу. Сначала я подумала, что это, должно быть, письмо ему от моего отца, и забеспокоилась; я поклонилась и присела на краешек кресла, на которое кивнул мне Мастер. Мое беспокойство усиливалось, поскольку он ничего не говорил. Его задумчивый взгляд медленно скользил но мне, от аккуратно убранных лентами полос до скрытых под складками платья коленей, а я не сводила глаз с его лица. Я думала о том, что действительно люблю его. Люблю не так жарко, как я полагала, а как-то более рассудочно. Он будто прочел мои мысли, вдруг поднял голову и тепло улыбнулся.

— Мы с тобой стали ближе друг к другу, правда, Ту? — спросил он. Я с готовностью кивнула. — Когда ты забралась на борт моей ладьи той ночью в Асвате, ты была угрюмым, импульсивным, упрямым ребенком, но это было так давно. Когда я впервые увидел тебя, я понял, что ты будешь много значить для меня, но не знал, как сильно привяжусь к тебе. — Он вздохнул, — Есть извращенное удовольствие в том, чтобы заниматься воспитанием другого человека. Можно вскоре почувствовать себя хозяином и превратить его в раба. Думаю, твой природный ум уберег меня от этой участи. Тебе удалось сделаться хорошим врачевателем и перестать быть моей забавой. Однако ты еще очень молода. — Он подвинул ко мне свиток. — Это было неизбежно. Я хочу знать, что ты об этом думаешь.

Я взяла папирус и осторожно развернула его. Почерк был не Паари, и я с облегчением улыбнулась, но усмешка скоро сошла с моих губ. Послание было написано очень правильными иероглифами, а не стремительным иератическим[69]шрифтом поспешного или неаккуратного письма, и оно было пронзительно красивым. Этот писец достиг совершенства в своем ремесле.

— «Самому благородному прорицателю и врачевателю Гуи приветствие, — начала я громко. — В день празднования великого бога войны Монту мы были счастливы принимать у себя и лечиться у твоей очаровательной помощницы Ту. Ее врачевание оказалось невероятно действенным, и, позволив ей оказать нам помощь, мы были обезоружены ее красотой». — Я в удивлении подняла глаза. — Это от фараона! — выпалила я. Гуи жестом велел мне продолжать. — «Пережив несколько бессонных ночей, губительных для нашего здоровья и, следовательно, для здоровья священного Египта, мы решили, что всему виной глубина ее синих глаз и дерзость ее речей. Мы возымели желание смягчить наше недомогание, встретившись вновь с этой особой. Поэтому мы обращаемся к тебе, как к ее попечителю, с прошением содействовать ее переезду в наш гарем так скоро, как скоро может быть получено согласие от ее отца, если он жив. Мы заверяем, что все ее разумные нужды будут удовлетворены и что она будет содержаться с заботой и уважением, согласно тому, как содержится каждая женщина, которой посчастливилось принадлежать Престолу Гора. Написано рукой моего главного писца Техути, я, Рамзес Хек-Он, владыка Таниса, Могучий Бык, величайший из царей…» — Я не могла продолжать. Свиток с шелестом свернулся, и я двумя руками с чрезмерной осторожностью положила его на стол. — Гуи, что это? — воскликнула я. — Что это?

— Фараон воспылал страстью к тебе, — мягко сказал Гуи, — Он хочет, чтобы ты стала его наложницей. Не надо так переживать, моя Ту. Это великая честь, любая дочь из семьи аристократов пошла бы ради этого на убийство. Что ты об этом думаешь?

Перед глазами у меня беспорядочно плыли видения: мы с Паари у кромки воды в Асвате, я смотрю, затаив дыхание, как он чертит на песке мой первый урок письма; мы с Паари сидим вместе в пустыне, а Ра опускается к горизонту, и мое беспокойное ка с пронзительным воплем отчаяния находит дорогу через пустыню к ногам самих богов; моя мать с подружками потягивают вино и болтают, а я лежу, растянувшись рядом с ними, и мечтаю о богатом торговце, который прибудет в Асват, и ему потребуется помощь писца… Вереница видений замедлилась. Я увидела себя на ладье Гуи, мокрую, испуганную и отчаянную. Я слышала его насмешливый, надменный голос. Загадочный Гуи, прорицатель Гуи. Прорицатель…

Я оставила свиток и сжала руки. Тело мое напряглось, я поднялась с кресла и встала неподвижно.

— Ты знал, что все этим закончится, — сказала я тихо. — Ты знал, правда, Гуи? Потому что ты все это придумал заранее. Как я была глупа! Ты привез меня сюда, ты держал меня в своем доме вдали от людей, ты то запугивал, то убеждал меня, пока я не стала бесконечно доверять тебе. Ты баловал и тренировал меня, как атлета для борьбы, да, для борьбы! — От сильного волнения мне стало трудно дышать. Я изо всех сил стукнула кулаком по столу. — Для какой борьбы, мой Мастер? Для сладчайшей из всех? Ты сознательно привел меня осматривать фараона, зная, что он имеет склонность к молоденьким девушкам, будучи уверенным, что в нем немедленно пробудится интерес. Все это время ты использовал меня! Но почему? — Я разрыдалась, не в силах продолжать.

Гуи поднялся, обошел вокруг стола и, взяв меня на руки, опустился в мое кресло, он стал баюкать и качать меня, как маленькую. Я попыталась высвободиться, но тщетно. Он держал меня крепко, пока я не прекратила рыдать и не свернулась у него на груди. Тогда он начал ласково поглаживать

— Нет, Ту, — сказал он спокойно. — Я не использовал тебя все это время. Я говорил тебе — я на самом деле видел твое лицо в гадальной чаше, до того как ты появилась в Асвате в темноте моей каюты. Я тотчас узнал тебя и понял, что ты займешь важное место в моей жизни. В моей собственной жизни! Ты слушаешь?

Я не отвечала, и его пальцы, не останавливаясь, продолжали нежно гладить меня по голове.

— Я не знал, что именно нас с тобой свяжет, — продолжал он. — Только позже я начал понимать возможности, скрытые в этой ситуации. Я заботился о тебе. Я и сейчас забочусь о тебе. Ты веришь мне?

— Нет, — сказала я угрюмо, уткнувшись лицом в его шею, и почувствовала, как дрогнули его мышцы, когда он засмеялся.

— Уже лучше. Твои слезы всегда иссякают быстро, моя Ту, даже когда льются от жалости к себе. Когда я понял, как ты можешь быть полезна, я начал соответственно систематизировать твое обучение. Не сердись больше. Ну-ка… — он приподнял край своей юбки, — вытри глаза, сядь и послушай меня.

Пришлось повиноваться. Неохотно я повернулась и посмотрела на бледные, прекрасные черты, лицо, которое я любила и которого страшилась.