Эх, жалко: не видела я лица Ритки, когда она уставилась на поруганную квартиру, голого спящего мужа… Как в один момент в ее глазах оказалось опоганено все, чем она гордилась: самое ценное – украдено, ненаглядный – изменил…

Интересно, что я сама нисколько не чувствовала себя преступницей. Не больше, чем в тот момент, когда самый гуманный суд в мире впаял мне два года в колонии-поселении. Ощущала только радость, что все идет по плану. Испытывала, можно сказать, чувство глубокого удовлетворения.

…Поиск ценностей у Ритки и отход из ее квартиры мы проводили не как бог на душу положит, а продуманно. Я все ж таки не случайно два года к рассказам своих товарок, соседок по отряду, жадно прислушивалась. А они хоть и не воровки были, не разбойницы, не грабительницы – в основном по бытовым статьям срока мотали, – но круг общения имели соответствующий. Мужичкам их много чем было с сожительницами поделиться. И потому те в разбоях, кражах и ограблениях разбирались не хуже любого рецидивиста. Поэтому я заранее знала, где обычно устраивают зажиточные граждане тайники в квартирах: в постельном белье, унитазном бачке, вытяжке, банках с крупой… Впрочем, в случае с Риткой все оказалось еще проще, почти напоказ: деньги – в справочнике по математике, драгоценности – в салатнице…

Уходили мы с Кирой тоже по науке. Я тщательно протерла все поверхности, ручки и двери, к которым мы могли прикасаться. Вымыла от димедрола коньячные бокалы, но поставила их обратно на журнальный стол рядом со спящим, чтобы моя подруга разом оценила всю диспозицию. И даже схулиганила: подбросила (опять же предварительно вытерев отпечатки) под кровать свою старую помаду – ее же, Риткин, давний подарок. Я хотела, чтобы она разглядела привет от меня. Может, догадается, что случившееся было местью. Как там, в Библии, рассказывала нам Евгения Михайловна? Мне отмщение и аз воздам…

Потом я залепила пластилином глазки в дверях у соседей на лестничной площадке. Кирилл сходил за машиной (он оставлял ее у ближайшего дома) и подогнал свой кар прямо на площадку, под козырек подъезда.

Вскоре мы покинули квартиру – клиент мирно спал – и сбежали с шубой, видюшником и двухкассетником. В мановение ока погрузили все в багажник – и ходу. Нас никто не заметил.

И в тот же вечер – да здравствуют обширные связи моего любовника! – мы сдали и Риткину шубу, и видак, и двухкассетник, и золотишко барыге, который жил в отдельной квартире на Цветном бульваре. Задешево, конечно, по сравнению с рыночной ценой, но так у нас появились первые настоящие деньги, три тысячи рублей. Не то что жалкая кирилловская заначка, которую только на аванс за три квартиры и на хавчик с бензином хватило. Нам еще требовалось насобирать капусты для того, чтобы заплатить проводнику. А брал он много, и в долларах.

Однако Рита была не первым нашим делом. Сперва мы ударили по Полине, завсекцией меховых изделий. Моей начальнице и моей подставщице. Еще на «химии» я долго гадала: где у нее-то слабое место? Мужа у Полины не было – умер, как говорили, года за два до нашего знакомства. Детей – тоже. Любовник? Но завсекцией относилась к мужикам презрительно-потребительски. Спала с ними только для пользы дела или ради материальных благ.

Но вот однажды я вспомнила, с каким нескрываемым трепетом Полина всегда упоминала о своей даче: «Эх, завтра выходной, поеду я на дачку…» Или: «Ах ты господи, тащиться придется в эту Пицунду – что ж у меня на даче-то будет, все зарастет…» А летом и осенью она проживала там постоянно и ездила на работу в универмаг на электричке из своего подмосковного поселка.

Кроме того, я вспомнила фразу из прошлых времен. Это был единственный ее разговор с директором, который мне удалось подслушать. Тогда они говорили не как начальник с подчиненной, а как сообщники, думая, что их никто не видит, не слышит. А я – слышала. Полина тогда сказала: «Не волнуйтесь, Николай Егорович, все – у меня на даче». Я не поняла тогда – и потому забыла – и весь разговор, и его контекст. Но долгими ночами без сна на своей «химии», вспоминая все и заново анализируя, я пришла к выводу, может быть, ошибочному… И правда, все думала я: а что же такое «все» может быть у завсекцией на даче, за что директор может волноваться?

Деньги? Ему-то какое до ее денег дело? Драгоценности? Тоже не его печаль. Значит – что? Может быть, документы, которые имеют отношение к их с Солнцевым левым делам?

И чем больше я думала, тем соблазнительней мне эта идея казалась – и я в конце концов утвердилась в мысли, что права на все сто процентов (хотя оснований для такой уверенности было немного).

И я решила: если уж бить Полину по больному, то ударить надо по даче.

По воскресеньям в универмаге был выходной – если это не последнее воскресенье квартала, когда надо план вытягивать. Я была уверена, что в субботу с вечера, невзирая на погоду, моя неприятельница отправится за город.

Мы с Кириллом заняли наблюдательный пост в его «Москвиче» у входа в универмаг. План был такой – поедет Полина общественным транспортом – за ней на своих двоих последует Кира, мне светиться слишком опасно, она меня знает. Выберет такси – покатим за ней на машине. Полина хоть и воровка, но не шпион, не насторожится, проверяться, нет ли «хвоста», не станет.

Полина вышла в четверть десятого, спешила. В руках – тяжелые сумки, видать, с продуктами на уик-энд. У края тротуара она властно подняла руку, подзывая такси или частника. И такую она излучала уверенность в себе и блеск богатства, что первая же машина возле нее остановилась.

В тот миг, помню, я возненавидела ее еще больше: «Сволочь! Торгашка! Ничто тебя не берет! Чувствуешь себя хозяйкой жизни!» И именно тогда – если раньше и был червячок сомнения – я приняла решение идти до конца.

Такси привезло нас в дачный поселок Травяной. Остановив свою машину за пару кварталов и дойдя пешком до дачи, мы увидели, как Полина сражается с заледенелым замком в своей калитке.

– Сейчас бы втолкнуть ее туда и потрясти как следует! – мечтательно протянул Кирилл.

– Вот что, Кира, не делать резких движений, – сухо отбрила я, и он заткнулся.

На следующий день, в воскресенье, мы съездили в Травяной еще раз, разведали обстановку. Обитаемых дач было мало. Над Полининым домом весело курился печной дымок. Из-за забора раздавался ее голос, кем-то помыкающий. Каким-то мужчинкой она командовала – то ли очередным любовником, то ли нанятым работягой.

Мы наметили операцию в ночь со вторника на среду. Интересно, что все тогда было проблемой: не только продукты или промтовары, но и инструментарий вора-любителя. Кир долго искал по Москве алмазный резак по стеклу (нашел). Хоть с керосином, слава богу, трудностей в Подмосковье не было.

В самое глухое время ночи – Кирин «Москвич» мы бросили за две улицы от объекта – мы перемахнули через ворота Полининой дачи. Потом Кирилл взрезал стекло с той стороны дома, что выходила на зады и не видна была с улицы. Открыл раму, залез внутрь, протянул мне руку…

Свет мы зажигать не стали, пользовались фонариками. И поживиться у Полины чем-то материальным не удалось. То ли не смогли найти тайник, то ли ничего существенного она на даче предусмотрительно не хранила. Так, одно барахло: пара ковров, черно-белый телевизор. Мы ничего не взяли.